Костромская обл., с. Северное 1.06.2024 г.
Мне нравится
Офимка...
Появился он в наших краях, рассказывали старики, где-то сразу после войны. Пришел в село поздней осенью, когда в полном разгаре шла у крестьян предзимняя пахота. В старом солдатском кителе и в изношенных до дыр кирзовых сапогах. Богатырского роста, чуть ссутуленный, с кудрявой копной русых волос, которые непослушно выбивались из-под военной фуражки. Лицо Ефима было безобразно. Через правую его половину шел страшный лиловый шрам от угла рта до мочки уха. Когда смотришь на него с правой стороны, то кажется, что он улыбается какой-то дикой звериной улыбкой, оскаливая желтые корявые зубы. А на левой части лица шрам рассекал бровь на две половины, причем одна из половин, ближе к уху, натянувшись, закрывала половину глаза и от этого лицо казалось косым. Вид его всегда был неприветливым и угрожающим. Поселился Ефим на выселках, на окраине села у красноглинистого крутояра. Старый пятистенный дом его со стороны выглядел мрачным, черным, неприветливым, как и, сам хозяин. Правой стороной своей он как бы припал к земле и чуть сгорбился. На самом берегу обрывистого крутояра притаилась маленькая глубоко вросшая в землю банька. По периметру ее обнимали, словно вставши в хоровод и взявшись за руки, четыре раскидистые черемухи. Весенним днем Ефим любил сидеть в дощатом предбаннике и слушать гудение пчел да шмелей, уединившись в собственных думах. Когда ветер обрывал белоснежные цветки, то казалось, что в щели между досками заметает черемуховый снег весенняя теплая буря. А вечером в пряной звенящей тишине на черемуховых ветках выводили причудливые трели соловьи, наполняя сердце каким-то детским беспечным покоем. Над самим домом деревянным кряжистым исполином нависал огромный тополь, который на своих могучих руках держал бесконечный птичий гвалт с ранней весны до глубокой осени. От дома к изумрудным заливным лугам тянулся стройный березовый перелесок с извилистой песчаной дорожкой, по которой Ефим ходил в село. Жил он один, семьи не было. В гости ни к кому не ходил, как и к нему никто из села не заглядывал. Мужики собирались на беседки целыми улицами, обсуждали действующую власть, назревающую или законченную посевную, сроки и урожайность, сенокосы, все насущные деревенские заботы. Таких собраний Ефим избегал и никогда на них не появлялся. Но если кто и заходил в гости, все отмечали, что порядок у него был идеальный, не у каждой бабы в доме была такая уютная чистота. Накрахмаленные занавески белели как первый снег, кровать заправлена чистейшим покрывалом, из-под которого свисала к полу белая оборка. Ефим, как и все жители села, имел свое приусадебное хозяйство, садил гряды, картошку. За домом в небольшом саду у него росли три яблони, два куста терновника и две разросшиеся ирги. Дом был окружен синим резным палисадом со скрипучей двустворчатой калиткой перед крыльцом. Прямо к дому под маленькое окно с обшарпанными ставнями была приспособлена толстая в пол бревна деревянная скамья, на которой хозяин летом мог просиживать часами, любуясь речной излучиной, убегающей далеко за поворот высокого, поросшего сорной травой крутояра. Были у Ефима черный, словно сажей вымазанный, кот Тимка и хромая собака Жука. Еще будучи молодой и неопытной, Жука попала в капкан во время зимнего промысла и прокусила Ефиму левую руку до кости когда он освобождал лапу своей любимицы из капкана. С Жукой они мастерски добывали куниц и белок. Однажды она спасла его от раненого медведя. Вцепилась зверю за гачи и висела, отвлекая его от хозяина, пока тот не перезарядил ружье пулями. Долго потом заживали на собаке раны от стальных медвежьих когтей. А еще в дружном хозяйстве Ефима была лошадь Машка, которая плохо видела на один глаз. Ее еще жеребенком выбраковали в колхозе из-за бельма на правом глазу. Глаз лошади был подернут седой тонкой поволокой. Жеребенок был худой и болезненный, но Ефим взял его себе и выходил. Машка не была резвой даже в молодости по причине своего косоглазия. В правую сторону она ступала осторожно, но с возрастом все увереннее ставила ноги, как бы надеясь на Ефима. И хотя кобыла быстро не бегала, но шла всегда с высоко поднятой головой, неся всю свою лошадиную гордость вперед. Под старость Машка сгорбилась, и со стороны казалось, что она не идет, а плетется, едва переставляя ноги. Ефим хоть и был на лицо угрюм и неприветлив, но местная ребятня очень любила этого седого дружелюбного старика. Душа у Ефима была чистая, добрая, открытая для любого ребячьего сердца, ведь детскую душу не обманешь. Едва завидев кортеж из Машки, Жуки и Ефима, босоногая детвора летела ему на встречу с истошными криками:
- Офимка, Офимка, прокати! Ефим грузил полную телегу малышни. Ребята наперебой умоляли его "порулить" лошадкой. Жука бежала рядом, то и дело гавкая и махая крючковатым с белым кончиком хвостом.
Ефиму на земле хотелось просто жить. Радоваться небу, лесу, птицам, рассветам и закатам. Он никому ничего не был должен, но при возможности людям помогал. Не гнушался никакой сложной и неприятной работы. Осенью, когда люди убирали с огородов картошку, Ефим запрягал в специальную телегу Машку и ехал по селу чистить туалеты. Он безропотно выполнял эту неприятную работу. Для этого у него была телега с большим коробом, сколоченным из досок с нащельниками из горбыля. Этот промысел в деревне в шутку называли золотарением. И поэтому у взрослого населения к Ефиму напрочь прикипело прозвище Офимка-золотарь. На вырученные с этого "грязного" дела деньги Ефим шел в сельпо, покупал полную котомку хлеба для своих питомцев, кулек конфет ребятишкам, водку и, воротясь домой, выпивал. Потом, протрезвев, снова запрягал лошадь и ехал золотарить. Зимой Ефим уходил на промысел, летом собирал чагу, грибы и ягоды, сдавал на пункт приема. В колхоз он не вступал, да его никто и не приглашал. В селе все считали его юродивым, не от мира сего. Вроде бы воевал, но на учете в военкомате не состоял, юбилейные медали не получал. Односельчане удивлялись, как он избежал обязательной постановки на учет.
Умер Офимка майским тихим вечером. Его соседка Настасья Дмитриевна послала мужа до соседа поискать в доме какие-нибудь документы. Кроме как Офимка-золотарь в деревне не знали ни его отчества, ни фамилии. Прождав мужа больше часа, заволновалась и пошла за ним. Войдя в хату Ефима, она увидела странную картину. Ее муж сидел на старом потертом диване с опущенными руками, по лицу большими горошинами стекали мужские слезы. Перед ним на столе стояла большая открытая шкатулка, подбитая изнутри красной шерстяной материей, рядом лежали ордена и медали. Настасья стала не спеша доставать содержимое красивой резной шкатулки. Там лежало несколько купюр денег, паспорт на имя Богатырева Ефима Архиповича, орденские книжки, две заметки из фронтовых газет, а в самом низу черно-белый фотоснимок, с которого на нее смотрела молодая кокетливая девушка с черными как зимняя ночь глазами. Она была в легком светлом пальто с поднятым воротником и в модном по тем годам берете, сдвинутом на бок. Девушка красиво улыбалась краешками губ. Фотография была сильно потерта, вся в трещинах, правый угол оторван. На обратной стороне с оторванного угла виднелась надпись: "РОГОМУ ЕФИМУ 0 СЕНТЯБРЯ 1939 г." Первых двух букв не было, как и не было понятно какого сентября было подарено это фото от милой девушки. Похоже, это была дорогая для Ефима фотография, а может даже она была с ним всегда с сентября 1939 года. Фронтовые заметки были похожи одна на другую, только на одной был нечеткий зимний фотоснимок семи парней в маскхалатах, ниже летний этих же семи парней в плащ-палатках. В статьях говорилось о том, что отделение старшины Богатырева Е.А. , командира отделения полковой разведки, с успехом выполнив сложную, секретную и очень важную задачу, без потерь вернулось в свое расположение и награждено различными наградами. Еще заметки повествовали, что самые серьезные задания с успехом и без потерь выполнялись этим прославленным отделением, и что старшина Богатырев Е.А. ни разу не подвел командование полка и часто был направлен своим отделением на усиление дивизионной разведки. Настасья с мужем как дорогую святыню перебирали, осторожно беря в руки, ордена и медали. Два ордена Красной Звезды, орден "Боевого Красного Знамени" , 2 ордена "Славы" II и III степени, две медали "За отвагу", "За боевые заслуги", "За оборону Ленинграда", "За взятие Кенигсберга", "За победу над Германией".
Муж с женой смотрели друг на друга глазами, полными слез, и никак не могли связать юродивого безобразного Офимку-золотаря с бравым старшиной, командиром отделения полковой разведки Богатыревым Ефимом Архиповичем. Навоевавшись и хватив с избытком лиха, так и не создав своей семьи, он все нелегкое время носил милый образ девушки на фото в кармане своей гимнастерки у сердца. Изуродованный войной человек жил тихо, мирно, по своим законам. Делал людям добро, не сквернословил, не пьянствовал безобразно, не обивал пороги в различных инстанциях, прося себе льготы, не бил себя в грудь кулаком, мол я герой-орденоносец, фронтовик. Сколько он видел боли в ту страшную войну, сколько смертей и предательства пришлось пережить. На войне как нигде обнажается человеческая сущность и на свет Божий вылезает столько человеческой подлости, когда включается инстинкт самосохранения. Но в то же время война догола обнажает и другие человеческие качества: самоотверженность, настоящую бескорыстную дружбу, самопожертвование и ответственность за людей, за страну, за общую победу. Ефим Архипович прошел тяжелыми фронтовыми дорогами, стараясь сохранить боевых друзей, деля с ними все невзгоды и трудности совместного боевого пути. Новость о смерти такого прославленного земляка-фронтовика мгновенно облетела все село. Документы и награды были немедленно отправлены в районный военкомат.
В назначенный день похорон все жители села от мала до велика пришли к дому Ефима. Майский полдень низко прилег над землей грузными свинцовыми тучами. Моросил мелкий нудный дождь. После длительной жары лощины и низменные впадины вспотели белым пресным туманом. Трава еще ярче зазеленела на пойменных лугах, а с берез около проезжей дороги капали мутные дождевые капли, смывая с ветвей накопившийся пыльный налет. Со стороны местного пруда к селу высоко в небе медленно летел с раздольным криком запоздалый гусиный клин. Чувствовалось приближение первой грозы, в разряженном воздухе, трудном для дыхания, виднелось хаотичное мельтешение комаров-толкунцов. С горы близ села доносилось протяжное коровье мычание от пасущегося местного стада. В село приехал районный военком, с ним из соседней воинской части прибыли офицер и трое солдат-автоматчиков. На кладбище около свежевскопанной могилы военком произнес речь. Он говорил о том, что после запроса в Министерство обороны пришли данные на Богатырева Ефима Архиповича. Родом Ефим Архипович был из-под Курска, воевать ушел в 1941 году и дальше по порядку от школы младшего сержантского состава и до Берлина. Рассказал про весь боевой путь старшины, про сложные боевые задачи, которые он выполнял, выходя из любых сложных ситуаций, о том, как умело руководил своими подчиненными. Также военком затронул тему о наградах Ефима, за что и в какое время получил каждый орден и медаль. О его ранениях и тяжелой контузии. Он рассказал о том, что после войны, приехав домой в родной уголок под Курском, Ефим нашел пепелище от дорогого сердцу дома. Вся деревня была наголо выжжена немцами, родня погибла. Как он оказался в наших краях теперь не узнать никогда. Военком выразил сожаление о том, что при жизни человека никто не догадывался кто живет рядом с ними. Это упущение военкомата, что Ефим не состоял на воинском учете и не получил ни одной юбилейной медали. Каждый житель села был переполнен гордостью за фронтовика, который полжизни тихо прожил рядом, чистив туалеты. Солдаты, стоявшие в почетном карауле, по команде офицера выстроились в одну шеренгу перед гробом и подняли автоматы к небу. Сквозь густую завесу грозовых туч упрямо вырвался весенний солнечный луч, пробежал по лежащим на подушечке орденам и медалям, блеснул золотым оттиском металла, будто последний раз подмигнул Офимка- золотарь собравшимся вместе односельчанам.
А. Назаров...
Появился он в наших краях, рассказывали старики, где-то сразу после войны. Пришел в село поздней осенью, когда в полном разгаре шла у крестьян предзимняя пахота. В старом солдатском кителе и в изношенных до дыр кирзовых сапогах. Богатырского роста, чуть ссутуленный, с кудрявой копной русых волос, которые непослушно выбивались из-под военной фуражки. Лицо Ефима было безобразно. Через правую его половину шел страшный лиловый шрам от угла рта до мочки уха. Когда смотришь на него с правой стороны, то кажется, что он улыбается какой-то дикой звериной улыбкой, оскаливая желтые корявые зубы. А на левой части лица шрам рассекал бровь на две половины, причем одна из половин, ближе к уху, натянувшись, закрывала половину глаза и от этого лицо казалось косым. Вид его всегда был неприветливым и угрожающим. Поселился Ефим на выселках, на окраине села у красноглинистого крутояра. Старый пятистенный дом его со стороны выглядел мрачным, черным, неприветливым, как и, сам хозяин. Правой стороной своей он как бы припал к земле и чуть сгорбился. На самом берегу обрывистого крутояра притаилась маленькая глубоко вросшая в землю банька. По периметру ее обнимали, словно вставши в хоровод и взявшись за руки, четыре раскидистые черемухи. Весенним днем Ефим любил сидеть в дощатом предбаннике и слушать гудение пчел да шмелей, уединившись в собственных думах. Когда ветер обрывал белоснежные цветки, то казалось, что в щели между досками заметает черемуховый снег весенняя теплая буря. А вечером в пряной звенящей тишине на черемуховых ветках выводили причудливые трели соловьи, наполняя сердце каким-то детским беспечным покоем. Над самим домом деревянным кряжистым исполином нависал огромный тополь, который на своих могучих руках держал бесконечный птичий гвалт с ранней весны до глубокой осени. От дома к изумрудным заливным лугам тянулся стройный березовый перелесок с извилистой песчаной дорожкой, по которой Ефим ходил в село. Жил он один, семьи не было. В гости ни к кому не ходил, как и к нему никто из села не заглядывал. Мужики собирались на беседки целыми улицами, обсуждали действующую власть, назревающую или законченную посевную, сроки и урожайность, сенокосы, все насущные деревенские заботы. Таких собраний Ефим избегал и никогда на них не появлялся. Но если кто и заходил в гости, все отмечали, что порядок у него был идеальный, не у каждой бабы в доме была такая уютная чистота. Накрахмаленные занавески белели как первый снег, кровать заправлена чистейшим покрывалом, из-под которого свисала к полу белая оборка. Ефим, как и все жители села, имел свое приусадебное хозяйство, садил гряды, картошку. За домом в небольшом саду у него росли три яблони, два куста терновника и две разросшиеся ирги. Дом был окружен синим резным палисадом со скрипучей двустворчатой калиткой перед крыльцом. Прямо к дому под маленькое окно с обшарпанными ставнями была приспособлена толстая в пол бревна деревянная скамья, на которой хозяин летом мог просиживать часами, любуясь речной излучиной, убегающей далеко за поворот высокого, поросшего сорной травой крутояра. Были у Ефима черный, словно сажей вымазанный, кот Тимка и хромая собака Жука. Еще будучи молодой и неопытной, Жука попала в капкан во время зимнего промысла и прокусила Ефиму левую руку до кости когда он освобождал лапу своей любимицы из капкана. С Жукой они мастерски добывали куниц и белок. Однажды она спасла его от раненого медведя. Вцепилась зверю за гачи и висела, отвлекая его от хозяина, пока тот не перезарядил ружье пулями. Долго потом заживали на собаке раны от стальных медвежьих когтей. А еще в дружном хозяйстве Ефима была лошадь Машка, которая плохо видела на один глаз. Ее еще жеребенком выбраковали в колхозе из-за бельма на правом глазу. Глаз лошади был подернут седой тонкой поволокой. Жеребенок был худой и болезненный, но Ефим взял его себе и выходил. Машка не была резвой даже в молодости по причине своего косоглазия. В правую сторону она ступала осторожно, но с возрастом все увереннее ставила ноги, как бы надеясь на Ефима. И хотя кобыла быстро не бегала, но шла всегда с высоко поднятой головой, неся всю свою лошадиную гордость вперед. Под старость Машка сгорбилась, и со стороны казалось, что она не идет, а плетется, едва переставляя ноги. Ефим хоть и был на лицо угрюм и неприветлив, но местная ребятня очень любила этого седого дружелюбного старика. Душа у Ефима была чистая, добрая, открытая для любого ребячьего сердца, ведь детскую душу не обманешь. Едва завидев кортеж из Машки, Жуки и Ефима, босоногая детвора летела ему на встречу с истошными криками:
- Офимка, Офимка, прокати! Ефим грузил полную телегу малышни. Ребята наперебой умоляли его "порулить" лошадкой. Жука бежала рядом, то и дело гавкая и махая крючковатым с белым кончиком хвостом.
Ефиму на земле хотелось просто жить. Радоваться небу, лесу, птицам, рассветам и закатам. Он никому ничего не был должен, но при возможности людям помогал. Не гнушался никакой сложной и неприятной работы. Осенью, когда люди убирали с огородов картошку, Ефим запрягал в специальную телегу Машку и ехал по селу чистить туалеты. Он безропотно выполнял эту неприятную работу. Для этого у него была телега с большим коробом, сколоченным из досок с нащельниками из горбыля. Этот промысел в деревне в шутку называли золотарением. И поэтому у взрослого населения к Ефиму напрочь прикипело прозвище Офимка-золотарь. На вырученные с этого "грязного" дела деньги Ефим шел в сельпо, покупал полную котомку хлеба для своих питомцев, кулек конфет ребятишкам, водку и, воротясь домой, выпивал. Потом, протрезвев, снова запрягал лошадь и ехал золотарить. Зимой Ефим уходил на промысел, летом собирал чагу, грибы и ягоды, сдавал на пункт приема. В колхоз он не вступал, да его никто и не приглашал. В селе все считали его юродивым, не от мира сего. Вроде бы воевал, но на учете в военкомате не состоял, юбилейные медали не получал. Односельчане удивлялись, как он избежал обязательной постановки на учет.
Умер Офимка майским тихим вечером. Его соседка Настасья Дмитриевна послала мужа до соседа поискать в доме какие-нибудь документы. Кроме как Офимка-золотарь в деревне не знали ни его отчества, ни фамилии. Прождав мужа больше часа, заволновалась и пошла за ним. Войдя в хату Ефима, она увидела странную картину. Ее муж сидел на старом потертом диване с опущенными руками, по лицу большими горошинами стекали мужские слезы. Перед ним на столе стояла большая открытая шкатулка, подбитая изнутри красной шерстяной материей, рядом лежали ордена и медали. Настасья стала не спеша доставать содержимое красивой резной шкатулки. Там лежало несколько купюр денег, паспорт на имя Богатырева Ефима Архиповича, орденские книжки, две заметки из фронтовых газет, а в самом низу черно-белый фотоснимок, с которого на нее смотрела молодая кокетливая девушка с черными как зимняя ночь глазами. Она была в легком светлом пальто с поднятым воротником и в модном по тем годам берете, сдвинутом на бок. Девушка красиво улыбалась краешками губ. Фотография была сильно потерта, вся в трещинах, правый угол оторван. На обратной стороне с оторванного угла виднелась надпись: "РОГОМУ ЕФИМУ 0 СЕНТЯБРЯ 1939 г." Первых двух букв не было, как и не было понятно какого сентября было подарено это фото от милой девушки. Похоже, это была дорогая для Ефима фотография, а может даже она была с ним всегда с сентября 1939 года. Фронтовые заметки были похожи одна на другую, только на одной был нечеткий зимний фотоснимок семи парней в маскхалатах, ниже летний этих же семи парней в плащ-палатках. В статьях говорилось о том, что отделение старшины Богатырева Е.А. , командира отделения полковой разведки, с успехом выполнив сложную, секретную и очень важную задачу, без потерь вернулось в свое расположение и награждено различными наградами. Еще заметки повествовали, что самые серьезные задания с успехом и без потерь выполнялись этим прославленным отделением, и что старшина Богатырев Е.А. ни разу не подвел командование полка и часто был направлен своим отделением на усиление дивизионной разведки. Настасья с мужем как дорогую святыню перебирали, осторожно беря в руки, ордена и медали. Два ордена Красной Звезды, орден "Боевого Красного Знамени" , 2 ордена "Славы" II и III степени, две медали "За отвагу", "За боевые заслуги", "За оборону Ленинграда", "За взятие Кенигсберга", "За победу над Германией".
Муж с женой смотрели друг на друга глазами, полными слез, и никак не могли связать юродивого безобразного Офимку-золотаря с бравым старшиной, командиром отделения полковой разведки Богатыревым Ефимом Архиповичем. Навоевавшись и хватив с избытком лиха, так и не создав своей семьи, он все нелегкое время носил милый образ девушки на фото в кармане своей гимнастерки у сердца. Изуродованный войной человек жил тихо, мирно, по своим законам. Делал людям добро, не сквернословил, не пьянствовал безобразно, не обивал пороги в различных инстанциях, прося себе льготы, не бил себя в грудь кулаком, мол я герой-орденоносец, фронтовик. Сколько он видел боли в ту страшную войну, сколько смертей и предательства пришлось пережить. На войне как нигде обнажается человеческая сущность и на свет Божий вылезает столько человеческой подлости, когда включается инстинкт самосохранения. Но в то же время война догола обнажает и другие человеческие качества: самоотверженность, настоящую бескорыстную дружбу, самопожертвование и ответственность за людей, за страну, за общую победу. Ефим Архипович прошел тяжелыми фронтовыми дорогами, стараясь сохранить боевых друзей, деля с ними все невзгоды и трудности совместного боевого пути. Новость о смерти такого прославленного земляка-фронтовика мгновенно облетела все село. Документы и награды были немедленно отправлены в районный военкомат.
В назначенный день похорон все жители села от мала до велика пришли к дому Ефима. Майский полдень низко прилег над землей грузными свинцовыми тучами. Моросил мелкий нудный дождь. После длительной жары лощины и низменные впадины вспотели белым пресным туманом. Трава еще ярче зазеленела на пойменных лугах, а с берез около проезжей дороги капали мутные дождевые капли, смывая с ветвей накопившийся пыльный налет. Со стороны местного пруда к селу высоко в небе медленно летел с раздольным криком запоздалый гусиный клин. Чувствовалось приближение первой грозы, в разряженном воздухе, трудном для дыхания, виднелось хаотичное мельтешение комаров-толкунцов. С горы близ села доносилось протяжное коровье мычание от пасущегося местного стада. В село приехал районный военком, с ним из соседней воинской части прибыли офицер и трое солдат-автоматчиков. На кладбище около свежевскопанной могилы военком произнес речь. Он говорил о том, что после запроса в Министерство обороны пришли данные на Богатырева Ефима Архиповича. Родом Ефим Архипович был из-под Курска, воевать ушел в 1941 году и дальше по порядку от школы младшего сержантского состава и до Берлина. Рассказал про весь боевой путь старшины, про сложные боевые задачи, которые он выполнял, выходя из любых сложных ситуаций, о том, как умело руководил своими подчиненными. Также военком затронул тему о наградах Ефима, за что и в какое время получил каждый орден и медаль. О его ранениях и тяжелой контузии. Он рассказал о том, что после войны, приехав домой в родной уголок под Курском, Ефим нашел пепелище от дорогого сердцу дома. Вся деревня была наголо выжжена немцами, родня погибла. Как он оказался в наших краях теперь не узнать никогда. Военком выразил сожаление о том, что при жизни человека никто не догадывался кто живет рядом с ними. Это упущение военкомата, что Ефим не состоял на воинском учете и не получил ни одной юбилейной медали. Каждый житель села был переполнен гордостью за фронтовика, который полжизни тихо прожил рядом, чистив туалеты. Солдаты, стоявшие в почетном карауле, по команде офицера выстроились в одну шеренгу перед гробом и подняли автоматы к небу. Сквозь густую завесу грозовых туч упрямо вырвался весенний солнечный луч, пробежал по лежащим на подушечке орденам и медалям, блеснул золотым оттиском металла, будто последний раз подмигнул Офимка- золотарь собравшимся вместе односельчанам.
А. Назаров...
Мне нравится
УТРО НАЧИНАЕТСЯ С ЗАПАХА ХЛЕБА - ДОБРОЕ УТРО.
Когда рассвет ещё лишь слегка проступает за окнами, когда ещё тяжёлая мгла ночи не отступила под первыми лучами солнца, и все создания природы ещё досматривают сладкие сны, я встаю сотворять Хлеб. Именно так - с большой буквы. Таинство это особое. Закваску готовлю с вечера и к раннему часу она успевает созреть.
Доброе дело не терпит суеты и любит тепло живых рук. Потому что оно само - ЖИВОЕ. Тесто дышит, обдавая запахом спелой закваски и жаркого поля с тяжёлыми колосьями ржи, журчанием родниковой воды и лесного воздуха. Податливо переваливается под ладонями, вбирая в себя мысли и образы, которые я в него вкладываю. С каждым движением оно становится пластичнее, теплее, послушнее. Оно как будто соединяет в себе реальность и тайный, скрытый от посторонних глаз мир, где всё загадочное становится явностью.
Растёт, поднимаясь на расстойке, загадочно поглядывая на меня через край полотенца. Ага - вот и время пришло - полезай ка, дружочек, в печь. Аккуратно и бережно, как величайший дар, беру поднявшийся, ноздреватый каравай и ставлю подальше в жаркое лоно печи.
Скоро по дому начинает ползти густой, сытный, наполненный изобилием матушки земли и теплом батюшки огня аромат хлеба. Всё живое просыпается на этот дух, сквозь сон чувствуя, что что то большое и доброе касается сознания, будоражит ум и разгуливает аппетит. Какой уж тут сон?! Скорее, скорее, открыть глаза навстречу новому дню. Навстречу новым свершениям и новым открытиям.
А, вот он, виновник нарушения сна - уже на столе - покрытый льняным полотенцем, горячий, распаренный и довольный - БОГАТЫЙ хлеб. Улыбается румяной корочкой на боку, подмигивает угольком, дразнит духмяным ароматом: "вот я какой - всему голова! Главный".
Хозяин берёт острый нож, неторопливо, основательно режет каравай на толстые, увесистые краюхи: себе, мне, детям - всем достанется живого хлеба - ешьте - чтоб сила была и чтоб новый день провести в труде с пользой.
Вот такое оно - наше доброе утро.
Когда рассвет ещё лишь слегка проступает за окнами, когда ещё тяжёлая мгла ночи не отступила под первыми лучами солнца, и все создания природы ещё досматривают сладкие сны, я встаю сотворять Хлеб. Именно так - с большой буквы. Таинство это особое. Закваску готовлю с вечера и к раннему часу она успевает созреть.
Доброе дело не терпит суеты и любит тепло живых рук. Потому что оно само - ЖИВОЕ. Тесто дышит, обдавая запахом спелой закваски и жаркого поля с тяжёлыми колосьями ржи, журчанием родниковой воды и лесного воздуха. Податливо переваливается под ладонями, вбирая в себя мысли и образы, которые я в него вкладываю. С каждым движением оно становится пластичнее, теплее, послушнее. Оно как будто соединяет в себе реальность и тайный, скрытый от посторонних глаз мир, где всё загадочное становится явностью.
Растёт, поднимаясь на расстойке, загадочно поглядывая на меня через край полотенца. Ага - вот и время пришло - полезай ка, дружочек, в печь. Аккуратно и бережно, как величайший дар, беру поднявшийся, ноздреватый каравай и ставлю подальше в жаркое лоно печи.
Скоро по дому начинает ползти густой, сытный, наполненный изобилием матушки земли и теплом батюшки огня аромат хлеба. Всё живое просыпается на этот дух, сквозь сон чувствуя, что что то большое и доброе касается сознания, будоражит ум и разгуливает аппетит. Какой уж тут сон?! Скорее, скорее, открыть глаза навстречу новому дню. Навстречу новым свершениям и новым открытиям.
А, вот он, виновник нарушения сна - уже на столе - покрытый льняным полотенцем, горячий, распаренный и довольный - БОГАТЫЙ хлеб. Улыбается румяной корочкой на боку, подмигивает угольком, дразнит духмяным ароматом: "вот я какой - всему голова! Главный".
Хозяин берёт острый нож, неторопливо, основательно режет каравай на толстые, увесистые краюхи: себе, мне, детям - всем достанется живого хлеба - ешьте - чтоб сила была и чтоб новый день провести в труде с пользой.
Вот такое оно - наше доброе утро.
Мне нравится
Бабушка.
О гостеприимстве моей бабушки ходила широкая слава. Ни один человек, заходящий в её дом, не отпускался за дверь без угощения. Всяк, кто переступал порог, и только успев снять куртку и скинуть сапоги, сразу бывал усажен за широкий стол. В руки ему вручалась большая, с самым красивым рисунком, чашка горячего, крепкого чая. Стол уставлялся блюдечками, мисочками и тарелочками с вареньем, мёдом, растопленным маслом, сахаром, конфетами, печеньями и вафлями. А бабушка уже хлопотала над пирогами. Пироги у неё были в доме всегда. Что за еда, если без пирогов - говорила она. Пышные, румяные, по деревенски большие и щедрые на начинку - с капустой, с картошкой, с творогом, с яблоками и ягодами. Рыбники и открытые ватрушки шли в дополнение. Гость, ошалев от такого изобилия, принимался за трапезу, понемногу приходя в себя и удивляясь вкусу угощения.
- Ну, рассказывай - что в мире нового? - после первой чашки чая, начинала беседу бабушка.
Степенно садилась на табуретку рядом со столом, складывала руки на коленях и внимательно слушала всё, что говорил гость. И продолжаться такая беседа могла не один час.
- Ну, пойду я, наверное - говорил, спохватившись гость.
- Куда? Щас обедать будем - поедим щей да картошки, да и пойдёшь - всплёскивала руками бабушка - щи то у меня с утра в печи томятся, да и картошка подоспела уже. Сейчас я тебе капустки квашеной накладу мисочку, да грибочков достану.
И резво, не смотря на свой солидный вес, бабушка вскакивала со стула, резво шуровала ухватом в печи, ловко подхватывала там увесистый чугунок и вытягивала его на приступок. Открывала крышку и по дому разливался крепкий, сытный дух наваристых щей.
А бабушка уже ныряла в лаз подпола с открытой ею дверцей под откинутым домотканым половиком. Наверх появлялись глиняные мисочки с квашеной капустой, грибами и крынка сметаны.
Гость, глядя на это уже даже не сопротивлялся - молча брал в руки ложку, протянутую бабушкой, и зачёрпывал щи.
- Ну как? Не пересолила? Капуста не горчит? - спрашивала его бабушка - нынче крошево одно уродилось - кочаны не завязались почти, вот кое как на бочонок нарубила, да крошева насолила на щи. Ешь, ешь, не буду надоедать. Я пока тебе с собой соберу - пирожков, да ещё чего нибудь - своих угостишь, а то что ж с пустыми руками отпускать, грех.
И бабушка деловито складывала и упаковывала свёртки с пирогами и баночки с вареньями и соленьями.
- Вот тут у меня малинки немного - от болезни она хорошо. Мёду тоже возьми - тоже полезный. А огурчиков баночку возьмёшь? А может две? Я нонча много их насолила - жалко если не успеем съесть.
И так приговаривая и не слушая отказов гостя, она набирала сумки гостинцев ему с собой. Никакие отказы, что ему неловко и неудобно не принимались.
- Неудобно с пустыми руками отпускать. А мне в радость тебя угостить - говорила она - бери, не отказывай. Да ещё заходи как время будет - поговорить то мне всегда интересно. Заходи обязательно. Своим привет от меня предавай. Пусть не болеют. Ну, иди, а то стемнеет скоро.
И гость, рассыпаясь в благодарностях, подхватывал увесистые торбы, сердечно прощался с бабушкой и отправлялся домой.
А бабушка, собирая со стола посуду, тихо напевала и благодушно улыбалась - любила она угощать людей и одаривать их гостинцами. Ни за что - просто так, от чистого сердца.
Автор: Наташа Бутова. Памяти моей любимой бабушки посвящается.
О гостеприимстве моей бабушки ходила широкая слава. Ни один человек, заходящий в её дом, не отпускался за дверь без угощения. Всяк, кто переступал порог, и только успев снять куртку и скинуть сапоги, сразу бывал усажен за широкий стол. В руки ему вручалась большая, с самым красивым рисунком, чашка горячего, крепкого чая. Стол уставлялся блюдечками, мисочками и тарелочками с вареньем, мёдом, растопленным маслом, сахаром, конфетами, печеньями и вафлями. А бабушка уже хлопотала над пирогами. Пироги у неё были в доме всегда. Что за еда, если без пирогов - говорила она. Пышные, румяные, по деревенски большие и щедрые на начинку - с капустой, с картошкой, с творогом, с яблоками и ягодами. Рыбники и открытые ватрушки шли в дополнение. Гость, ошалев от такого изобилия, принимался за трапезу, понемногу приходя в себя и удивляясь вкусу угощения.
- Ну, рассказывай - что в мире нового? - после первой чашки чая, начинала беседу бабушка.
Степенно садилась на табуретку рядом со столом, складывала руки на коленях и внимательно слушала всё, что говорил гость. И продолжаться такая беседа могла не один час.
- Ну, пойду я, наверное - говорил, спохватившись гость.
- Куда? Щас обедать будем - поедим щей да картошки, да и пойдёшь - всплёскивала руками бабушка - щи то у меня с утра в печи томятся, да и картошка подоспела уже. Сейчас я тебе капустки квашеной накладу мисочку, да грибочков достану.
И резво, не смотря на свой солидный вес, бабушка вскакивала со стула, резво шуровала ухватом в печи, ловко подхватывала там увесистый чугунок и вытягивала его на приступок. Открывала крышку и по дому разливался крепкий, сытный дух наваристых щей.
А бабушка уже ныряла в лаз подпола с открытой ею дверцей под откинутым домотканым половиком. Наверх появлялись глиняные мисочки с квашеной капустой, грибами и крынка сметаны.
Гость, глядя на это уже даже не сопротивлялся - молча брал в руки ложку, протянутую бабушкой, и зачёрпывал щи.
- Ну как? Не пересолила? Капуста не горчит? - спрашивала его бабушка - нынче крошево одно уродилось - кочаны не завязались почти, вот кое как на бочонок нарубила, да крошева насолила на щи. Ешь, ешь, не буду надоедать. Я пока тебе с собой соберу - пирожков, да ещё чего нибудь - своих угостишь, а то что ж с пустыми руками отпускать, грех.
И бабушка деловито складывала и упаковывала свёртки с пирогами и баночки с вареньями и соленьями.
- Вот тут у меня малинки немного - от болезни она хорошо. Мёду тоже возьми - тоже полезный. А огурчиков баночку возьмёшь? А может две? Я нонча много их насолила - жалко если не успеем съесть.
И так приговаривая и не слушая отказов гостя, она набирала сумки гостинцев ему с собой. Никакие отказы, что ему неловко и неудобно не принимались.
- Неудобно с пустыми руками отпускать. А мне в радость тебя угостить - говорила она - бери, не отказывай. Да ещё заходи как время будет - поговорить то мне всегда интересно. Заходи обязательно. Своим привет от меня предавай. Пусть не болеют. Ну, иди, а то стемнеет скоро.
И гость, рассыпаясь в благодарностях, подхватывал увесистые торбы, сердечно прощался с бабушкой и отправлялся домой.
А бабушка, собирая со стола посуду, тихо напевала и благодушно улыбалась - любила она угощать людей и одаривать их гостинцами. Ни за что - просто так, от чистого сердца.
Автор: Наташа Бутова. Памяти моей любимой бабушки посвящается.
Мне нравится
Печь блины или жарить?
Казалось бы - странный вопрос, все же знают, что блины всегда жарят на сковородке. Некоторые умельцы ещё и лихо подбрасывают их, переворачивая. И это считается особым шиком.
А однако, я тут внезапно вспомнила, что моя бабушка всегда блины пекла в русской печи, и никогда не жарила. Она брала две низенькие чугунные сковородки - у нас они назывались "блинные", то есть предназначенные только для приготовления блинов и для иных целей их не использовали.
Смазывала каждую сковородку тонко растительным маслом, ставила в печь и затем, когда они нагревались достаточно, поварёшкой наливала жидкое тесто и ставила сковородником обратно в печь. Сковородник был специальный - на длинной палке.
В печи блины быстро румянились с обоих сторон - переворачивать их нужды не было, только успевай доставать, да подливать новое тесто. И горка ароматных, горячих блинов быстро росла. Никому не позволялось взять с блюда, стоящего на припечке, блин, пока бабушка не допечёт все до конца.
А потом мы все - и взрослые и дети, дружно садились за стол, бабушка торжественно брала полотенцем горячее блюдо и аккуратно устанавливала его в самой середине большого стола.
И тут начинался пир. Со сметаной, с топлёным маслом, с вареньем или болтушкой (заварная масса из сметаны, яйца и масла), с мёдом - каждый ел с чем хочется и вволю. И запивал душистым, горячим чаем из самовара.
Тяжести от таких блинов не было, только приятная сытость и лёгкость. Добрые были блины, душевные. Спасибо тебе, бабушка, за них и за добрую память.
Казалось бы - странный вопрос, все же знают, что блины всегда жарят на сковородке. Некоторые умельцы ещё и лихо подбрасывают их, переворачивая. И это считается особым шиком.
А однако, я тут внезапно вспомнила, что моя бабушка всегда блины пекла в русской печи, и никогда не жарила. Она брала две низенькие чугунные сковородки - у нас они назывались "блинные", то есть предназначенные только для приготовления блинов и для иных целей их не использовали.
Смазывала каждую сковородку тонко растительным маслом, ставила в печь и затем, когда они нагревались достаточно, поварёшкой наливала жидкое тесто и ставила сковородником обратно в печь. Сковородник был специальный - на длинной палке.
В печи блины быстро румянились с обоих сторон - переворачивать их нужды не было, только успевай доставать, да подливать новое тесто. И горка ароматных, горячих блинов быстро росла. Никому не позволялось взять с блюда, стоящего на припечке, блин, пока бабушка не допечёт все до конца.
А потом мы все - и взрослые и дети, дружно садились за стол, бабушка торжественно брала полотенцем горячее блюдо и аккуратно устанавливала его в самой середине большого стола.
И тут начинался пир. Со сметаной, с топлёным маслом, с вареньем или болтушкой (заварная масса из сметаны, яйца и масла), с мёдом - каждый ел с чем хочется и вволю. И запивал душистым, горячим чаем из самовара.
Тяжести от таких блинов не было, только приятная сытость и лёгкость. Добрые были блины, душевные. Спасибо тебе, бабушка, за них и за добрую память.
Мне нравится
Что значит для меня РОДИНА?
Кажется всё просто - это место где я родилась.. и оно имеет географические координаты, как и любое другое место на нашей земле.
Но нет... к сожалению моей РОДИНЫ уже не существует. Она осталась лишь в моем сердце и в моей памяти. И оттуда порой выскальзывают воспоминания, остро, до боли, пронзая сознание мыслью, что все это исчезло безвозвратно.....
Запахи..
Вкусные и дразнящие - хлеба из местной пекарни, за которым мы бегали на переменах, протягивая монетку и умоляя тётеньку дать нам обязательно буханку погорячее — такую, чтоб обжигала пальцы, когда ты откусываешь от своего куска и наслаждаешься ее чуть кисловатым, насыщенным ароматом;
щей и каши которыми кормила нас бабушка.. Она аккуратно и бережно доставала чугунок из печки, накладывала в алюминиевые миски это простое, но вместе с тем такое вкусное и ароматное кушанье, съев которое мы обязательно просили добавки.
А эти тёплые и родные запахи - весенней земли на огороде, коров лениво идущих с пастбища, летних сумерек и тумана...
Звуки..
Вот где то замычала корова, проехал за околицей трактор, пропел соседский петух.. все эти повседневные отклики минувшего детства — это и есть моя РОДИНА.
Так печально и больно понимать что ты уже никогда не пройдешь по тем тропинкам, где знала каждую кочку, каждый кустик и каждое деревце в ближайшем лесу. Никогда не сможешь искупаться в пруду за домом, никогда не увидишь лиц соседей, не послушаешь их разговоров. Помню я очень любила, сидя за рукоделием, слушать рассказы соседок, которые приходили к моей бабушке в гости почти каждый день. Старушки так интересно и просто рассказывали о давно минувшей жизни — о войне, о работе, о своих заботах и праздниках, что возникало ощущение что ты сама все это пережила вместе с ними)
Вообще дух единства раньше в деревне был намного сильнее — чего только стоит воспоминание о бумажке висевшей в разгар лета на двери местной библиотеки : «Закрыто, ушла на сенокос» - и мы — и дети и взрослые, понимали, что сенокос намного важнее нашего желания взять или сдать книгу, и не осуждали библиотекаря за то что она, как теперь сказали бы — использовала свое служебное время в личных целях.
А как, задолго до нужного времени, возле магазина начинал собираться народ — в ожидании машины с хлебом — сколько было там новостей и разговоров — кто где побывал, у кого дети в гости приехали, кто сам к ним ездил и теперь делился с соседками заботами молодых. Когда наконец подъезжала машина— мужики помогали носить лотки с хлебом к прилавку, а бабы раскладывали его на полках. Это было как то само собой разумеющееся, никто не ждал, когда это сделают продавец и водитель.
А эти домики, ухоженные палисадники и огородики возле них. С цветами и сиренью под окном, со скамеечками на которые по вечерам мы садились слушать соловьев, да.. все это уже не вернется..
Дома покосились и обветшали.. Тропинки и дорожки поросли бурьяном и травой.. Люди, жившие в них давно ушли в иной мир, а дети выросли и разъехались кто куда. На их место приехали чужие люди, да и те кто остался, уже не так сплочены и едины как то было раньше. Дух единения утрачен безвозвратно...
Что же нам остается? Только одно — строить новую РОДИНУ там где мы живем сейчас. Создавать и возрождать тот дух и то ощущение своего, родного, тёплого и близкого, что мы так остро чувствовали в детстве и что так неразумно смогли потерять... Нужно создавать и возрождать это для наших детей, чтобы они никогда не потеряли ощущение СВОЕЙ РОДИНЫ.
Автор - Наташа Бутова
Кажется всё просто - это место где я родилась.. и оно имеет географические координаты, как и любое другое место на нашей земле.
Но нет... к сожалению моей РОДИНЫ уже не существует. Она осталась лишь в моем сердце и в моей памяти. И оттуда порой выскальзывают воспоминания, остро, до боли, пронзая сознание мыслью, что все это исчезло безвозвратно.....
Запахи..
Вкусные и дразнящие - хлеба из местной пекарни, за которым мы бегали на переменах, протягивая монетку и умоляя тётеньку дать нам обязательно буханку погорячее — такую, чтоб обжигала пальцы, когда ты откусываешь от своего куска и наслаждаешься ее чуть кисловатым, насыщенным ароматом;
щей и каши которыми кормила нас бабушка.. Она аккуратно и бережно доставала чугунок из печки, накладывала в алюминиевые миски это простое, но вместе с тем такое вкусное и ароматное кушанье, съев которое мы обязательно просили добавки.
А эти тёплые и родные запахи - весенней земли на огороде, коров лениво идущих с пастбища, летних сумерек и тумана...
Звуки..
Вот где то замычала корова, проехал за околицей трактор, пропел соседский петух.. все эти повседневные отклики минувшего детства — это и есть моя РОДИНА.
Так печально и больно понимать что ты уже никогда не пройдешь по тем тропинкам, где знала каждую кочку, каждый кустик и каждое деревце в ближайшем лесу. Никогда не сможешь искупаться в пруду за домом, никогда не увидишь лиц соседей, не послушаешь их разговоров. Помню я очень любила, сидя за рукоделием, слушать рассказы соседок, которые приходили к моей бабушке в гости почти каждый день. Старушки так интересно и просто рассказывали о давно минувшей жизни — о войне, о работе, о своих заботах и праздниках, что возникало ощущение что ты сама все это пережила вместе с ними)
Вообще дух единства раньше в деревне был намного сильнее — чего только стоит воспоминание о бумажке висевшей в разгар лета на двери местной библиотеки : «Закрыто, ушла на сенокос» - и мы — и дети и взрослые, понимали, что сенокос намного важнее нашего желания взять или сдать книгу, и не осуждали библиотекаря за то что она, как теперь сказали бы — использовала свое служебное время в личных целях.
А как, задолго до нужного времени, возле магазина начинал собираться народ — в ожидании машины с хлебом — сколько было там новостей и разговоров — кто где побывал, у кого дети в гости приехали, кто сам к ним ездил и теперь делился с соседками заботами молодых. Когда наконец подъезжала машина— мужики помогали носить лотки с хлебом к прилавку, а бабы раскладывали его на полках. Это было как то само собой разумеющееся, никто не ждал, когда это сделают продавец и водитель.
А эти домики, ухоженные палисадники и огородики возле них. С цветами и сиренью под окном, со скамеечками на которые по вечерам мы садились слушать соловьев, да.. все это уже не вернется..
Дома покосились и обветшали.. Тропинки и дорожки поросли бурьяном и травой.. Люди, жившие в них давно ушли в иной мир, а дети выросли и разъехались кто куда. На их место приехали чужие люди, да и те кто остался, уже не так сплочены и едины как то было раньше. Дух единения утрачен безвозвратно...
Что же нам остается? Только одно — строить новую РОДИНУ там где мы живем сейчас. Создавать и возрождать тот дух и то ощущение своего, родного, тёплого и близкого, что мы так остро чувствовали в детстве и что так неразумно смогли потерять... Нужно создавать и возрождать это для наших детей, чтобы они никогда не потеряли ощущение СВОЕЙ РОДИНЫ.
Автор - Наташа Бутова
Мне нравится
к предыдущим записям
- DL 2024Язык