5 сентября 1817 года родился Алексей Константинович ТОЛСТОЙ, граф, прославившийся как поэт, драматург и писатель.
Алексей Константинович Толстой вошёл в историю литературы ещё ребёнком. Многим с детства знакома сказка «Чёрная курица, или Подземные жители», героем которой выступал добрый мальчик Алёша. Эта увлекательная история была придумана Алексеем Перовским (литературный псевдоним — Антоний Погорельский.) в назидание своему десятилетнему племяннику Алексею Толстому.
Мальчик, уже в 6 лет говоривший и писавший на французском, немецком и английском языках, сочинявший стихи, был выбран товарищем для игр наследника престола, будущего царя Александра II. В детстве в доме своего дяди и воспитателя Алексея Перовского он не раз встречал поэта Александра Пушкина, других знаменитых литераторов, был свидетелем их разговоров. В юности за границей подружился с Николаем Гоголем.
Литературный дебют А.К. Толстого — мистическую повесть «Упырь», опубликованную под псевдонимом Краснорогский (от названия имения Красный Рог) — высоко оценил сам Виссарион Белинский.
Толстой всегда хотел стать писателем. В те времена это занятие было модным, но поменять службу на литераторство среди знати считалось дурным тоном, поэтому юность Алексей Константинович провёл в Московском главном архиве Министерства иностранных дел, а зрелые годы — в канцелярии Его Императорского Величества. При этом писатель никогда не скрывал, что государственная служба ему противна, но, чтобы не расстраивать мать, продолжал работу.
Но слава пришла, когда вместе со своими двоюродными братьями Александром, Алексеем и Владимиром Жемчужниковыми они создали литературную маску – Козьму Пруткова.
В январе 1884 года вышло в свет первое полное собрание сочинений Пруткова в одной книге. По свидетельству современников, издание исчезло с книжных лавок за считаные дни, а цитаты из него остаются популярными и сегодня: «Бди!», «Если на клетке слона прочтёшь надпись „буйвол“, не верь глазам своим», «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою».
Творцы этой удачной пародии долгое время оставались неизвестны: братья Жемчужниковы признались в мистификации лишь через несколько лет после смерти Толстого.
Среди собственных сочинений Толстого стихотворения (около 150 из них положено на музыку, например, романс Петра Чайковского «Средь шумного бала, случайно...»), обращенные в эпоху Ивана Грозного роман «Князь Серебряный» и трагедии «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис».
Граф А.К. Толстой был большого роста и огромной физической силы, не боялся ходить на матерого медведя с рогатиной. Не страшился он и сильных мира сего, заступаясь за своих товарищей. Несколько раз брал под свою защиту писателя Ивана Тургенева, проявил деятельное участие в судьбе поэта Тараса Шевченко, даже укорял царя по поводу несправедливого осуждения Николая Чернышевского. Одним из первых Толстой обратил внимание на «бессмысленное и непоправимое варварство», когда с благословения губернаторов и высшего духовенства уничтожаются памятники старины, заменяя их новоделом.
Толстого мучила астма и страшные невралгические головные боли. Заграничные лечения уже не помогали, поэтому писатель обратился к уколам морфия, постепенно увеличивая дозу. Софья не раз просила мужа быть осторожнее, но тот только отшучивался: «Вечный сон не страшнее постоянной головной боли». 10 октября 1875 года, видимо, не рассчитав дозу, Толстой сделал себе очередной укол и заснул навсегда.
#АлексейКонстантиновичТолстой#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Другие записи сообщества
Эдуард Асадов
СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ
Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
— Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.
Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.
Собака не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.
Старик у вокзального входа
Сказал: — Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы...
А то ведь простая дворняга!
Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.
В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали...
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.
Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь!
Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!
Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело,
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела...
Труп волны снесли под коряги...
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце — чистейшей породы!
#ЭдуардАсадов#ПоЧИТАТЕЛИкниг
СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ
Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
— Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.
Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.
Собака не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.
Старик у вокзального входа
Сказал: — Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы...
А то ведь простая дворняга!
Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.
В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали...
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.
Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь!
Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!
Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело,
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела...
Труп волны снесли под коряги...
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце — чистейшей породы!
#ЭдуардАсадов#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Николай Сладков
ОСЕНЬ НА ПОРОГЕ
— Жители леса! — закричал раз утром мудрый Ворон. — Осень у лесного порога, все ли к её приходу готовы?
Как эхо, донеслись голоса из леса:
— Готовы, готовы, готовы...
— А вот мы сейчас проверим! — каркнул Ворон. — Перво-наперво осень холоду в лес напустит — что делать станете?
Откликнулись звери:
— Мы, белки, зайцы, лисицы, в зимние шубы переоденемся!
— Мы, барсуки, еноты, в тёплые норы спрячемся!
— Мы, ежи, летучие мыши, сном беспробудным уснём!
Откликнулись птицы:
— Мы, перелётные, в тёплые края улетим!
— Мы, осёдлые, пуховые телогрейки наденем!
— Вторым делом, — Ворон кричит, — осень листья с деревьев сдирать начнёт!
— Пусть сдирает! — откликнулись птицы. — Ягоды видней будут!
— Пусть сдирает! — откликнулись звери. — Тише в лесу станет!
— Третьим делом, — не унимается Ворон, — осень последних насекомых морозцем прищёлкнет!
Откликнулись птицы:
— А мы, дрозды, на рябину навалимся!
— А мы, дятлы, шишки начнём шелушить!
— А мы, щеглы, за сорняки примемся!
Откликнулись звери:
— А нам без мух-комаров спать будет спокойней!
— Четвёртым делом, — гудит Ворон, — осень скукою донимать станет! Туч мрачных нагонит, дождей нудных напустит, тоскливые ветры науськает. День укоротит, солнце за пазуху спрячет!
— Пусть себе донимает! — дружно откликнулись птицы и звери. — Нас скукою не проймёшь! Что нам дожди и ветры, когда мы в меховых шубах и пуховых телогрейках! Будем сытыми — не заскучаем!
Хотел мудрый Ворон ещё что-то спросить, да махнул крылом и взлетел. Летит, а под ним лес, разноцветный, пёстрый — осенний. Осень уже перешагнула через порог. Но никого нисколечко не напугала.
(художник Владимир Жданов)
#НиколайСладков#ПоЧИТАТЕЛИкниг
ОСЕНЬ НА ПОРОГЕ
— Жители леса! — закричал раз утром мудрый Ворон. — Осень у лесного порога, все ли к её приходу готовы?
Как эхо, донеслись голоса из леса:
— Готовы, готовы, готовы...
— А вот мы сейчас проверим! — каркнул Ворон. — Перво-наперво осень холоду в лес напустит — что делать станете?
Откликнулись звери:
— Мы, белки, зайцы, лисицы, в зимние шубы переоденемся!
— Мы, барсуки, еноты, в тёплые норы спрячемся!
— Мы, ежи, летучие мыши, сном беспробудным уснём!
Откликнулись птицы:
— Мы, перелётные, в тёплые края улетим!
— Мы, осёдлые, пуховые телогрейки наденем!
— Вторым делом, — Ворон кричит, — осень листья с деревьев сдирать начнёт!
— Пусть сдирает! — откликнулись птицы. — Ягоды видней будут!
— Пусть сдирает! — откликнулись звери. — Тише в лесу станет!
— Третьим делом, — не унимается Ворон, — осень последних насекомых морозцем прищёлкнет!
Откликнулись птицы:
— А мы, дрозды, на рябину навалимся!
— А мы, дятлы, шишки начнём шелушить!
— А мы, щеглы, за сорняки примемся!
Откликнулись звери:
— А нам без мух-комаров спать будет спокойней!
— Четвёртым делом, — гудит Ворон, — осень скукою донимать станет! Туч мрачных нагонит, дождей нудных напустит, тоскливые ветры науськает. День укоротит, солнце за пазуху спрячет!
— Пусть себе донимает! — дружно откликнулись птицы и звери. — Нас скукою не проймёшь! Что нам дожди и ветры, когда мы в меховых шубах и пуховых телогрейках! Будем сытыми — не заскучаем!
Хотел мудрый Ворон ещё что-то спросить, да махнул крылом и взлетел. Летит, а под ним лес, разноцветный, пёстрый — осенний. Осень уже перешагнула через порог. Но никого нисколечко не напугала.
(художник Владимир Жданов)
#НиколайСладков#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Был сентябрь 1913 года. В театрах начинался зимний сезон. В Московском Художественном были объявлены конкурсные испытания — приём статистов, или сотрудников, как это называлось. Я пошёл на конкурс. Народу было видимо-невидимо. Из самых дальних медвежьих углов России понаехали в Москву алчущие и жаждущие юные лицедеи. Многие были настолько бедны, что не имели даже средств, чтобы снять комнату, и спали на вокзалах и на скамейках парков. Все волновались, заглядывали в какие‑то тетрадки и книжечки стихов, что‑то повторяли, что‑то заучивали наизусть, разговаривали сами с собой вслух и, никого не замечая, бродили по коридорам и фойе театра, бормоча и жестикулируя. Мужчины, подражая провинциальным актёрам, носили буйные шевелюры и бархатные блузы с небрежно повязанными бантами. Женщины — гладко зализанные, с локонами-сосисками, свисавшими с боков, одеты в чёрные пышные платья из тафты или бархата, затянутые в талии и широкие книзу. Шуршащие и мягкие, стилизованные под героинь тургеневских пьес, с белыми строгими камеями в виде брошек, они сжимали в мокрых руках маленькие бархатные книжечки стихов, изданные в виде католических молитвенников.
Почти никто не читал классиков на этом конкурсе. Читали новых поэтов — Блока, Брюсова, Ахматову… Экзаменаторы дивились.
Никто из экзаменаторов не знал ни Цветаевой, ни даже сильно нашумевшего, скандально объявившего себя гением Игоря Северянина с его «Громокипящим кубком» и «Ананасами в шампанском». А молодёжь читала именно этих новых.
Отбирали нас артисты Художественного театра, сидевшие в разных комнатах, и по очереди «допрашивали». Я попал к Мчеделову. Он очень подробно и внимательно гонял меня по установленному курсу и держал довольно долго. В конце концов я был допущен к конкурсу. Это была уже большая победа. Из пятисот-шестисот человек к конкурсу было допущено всего пять. Я помню из них Церетелли, Смышляева, Веру Орлову.
Экзамен начался в торжественной обстановке. За длинным столом, накрытым сукном, сидел весь цвет театра: Москвин, Качалов, Лужский, Артём, Книппер, Леонидов и, конечно, Станиславский с Немировичем-Данченко.
Первые три актёра прошли благополучно. Церетелли изысканно манерничал, Смышляев закатил истерику из Достоевского, Верочка Орлова плакала настоящими, «вот такими» крупными слезами, видными издалека. Я был последним.
Читал я много. Чем больше я читал, тем больше удивлялись экзаменаторы.
— Чьи это стихи? — спрашивали меня. Я называл никому не известные имена молодых поэтов моего круга. Артисты Художественного театра пожимали плечами и переглядывались.
— А Пушкина вы читаете?
— Нет.
— Почему? Не любите его, что ли?
— Люблю, конечно. Как можно не любить Пушкина!
— Так как же так, любите и не читаете?
Тут я осмелился выразиться весьма необдуманно, что, по-видимому, и погубило меня.
— Оскар Уайльд говорит, — заявил я, — что классики — это писатели, которых надо внимательно проштудировать и… немедленно забыть.
Это была неслыханная дерзость. Тем не менее меня ещё долго гоняли по программе и улыбались как будто весьма дружелюбно и сочувственно. В конце допроса Станиславский, переглянувшись с Немировичем, повертев в руках карандаш, неожиданно спросил меня:
— Вот вы плохо произносите букву «р», что вы думаете делать с этим дефектом?
— Я буду учиться и исправлю его! — отвечал я дрожащим голосом.
— Довольно. Спасибо.
На мне экзамен закончился. Товарищи поздравляли меня. Все были уверены, что я принят. На другой день я, придя в театр, бросился к доске, где были вывешены имена принятых сотрудников. Моего имени не было.
Александр Вертинский, «Дорогой длинною»
#АлександрВертинский#воспоминания#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Почти никто не читал классиков на этом конкурсе. Читали новых поэтов — Блока, Брюсова, Ахматову… Экзаменаторы дивились.
Никто из экзаменаторов не знал ни Цветаевой, ни даже сильно нашумевшего, скандально объявившего себя гением Игоря Северянина с его «Громокипящим кубком» и «Ананасами в шампанском». А молодёжь читала именно этих новых.
Отбирали нас артисты Художественного театра, сидевшие в разных комнатах, и по очереди «допрашивали». Я попал к Мчеделову. Он очень подробно и внимательно гонял меня по установленному курсу и держал довольно долго. В конце концов я был допущен к конкурсу. Это была уже большая победа. Из пятисот-шестисот человек к конкурсу было допущено всего пять. Я помню из них Церетелли, Смышляева, Веру Орлову.
Экзамен начался в торжественной обстановке. За длинным столом, накрытым сукном, сидел весь цвет театра: Москвин, Качалов, Лужский, Артём, Книппер, Леонидов и, конечно, Станиславский с Немировичем-Данченко.
Первые три актёра прошли благополучно. Церетелли изысканно манерничал, Смышляев закатил истерику из Достоевского, Верочка Орлова плакала настоящими, «вот такими» крупными слезами, видными издалека. Я был последним.
Читал я много. Чем больше я читал, тем больше удивлялись экзаменаторы.
— Чьи это стихи? — спрашивали меня. Я называл никому не известные имена молодых поэтов моего круга. Артисты Художественного театра пожимали плечами и переглядывались.
— А Пушкина вы читаете?
— Нет.
— Почему? Не любите его, что ли?
— Люблю, конечно. Как можно не любить Пушкина!
— Так как же так, любите и не читаете?
Тут я осмелился выразиться весьма необдуманно, что, по-видимому, и погубило меня.
— Оскар Уайльд говорит, — заявил я, — что классики — это писатели, которых надо внимательно проштудировать и… немедленно забыть.
Это была неслыханная дерзость. Тем не менее меня ещё долго гоняли по программе и улыбались как будто весьма дружелюбно и сочувственно. В конце допроса Станиславский, переглянувшись с Немировичем, повертев в руках карандаш, неожиданно спросил меня:
— Вот вы плохо произносите букву «р», что вы думаете делать с этим дефектом?
— Я буду учиться и исправлю его! — отвечал я дрожащим голосом.
— Довольно. Спасибо.
На мне экзамен закончился. Товарищи поздравляли меня. Все были уверены, что я принят. На другой день я, придя в театр, бросился к доске, где были вывешены имена принятых сотрудников. Моего имени не было.
Александр Вертинский, «Дорогой длинною»
#АлександрВертинский#воспоминания#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Александр Дольский
Осенняя песня
А ветры закружили, завертели
листву. И закачали сосняком.
Но ласточки еще не улетели,
и даже люди ходят босиком.
Шальная развеселая картина -
мне осень платит листьями за грусть,
но все они застряли в паутине,
и я до них никак не дотянусь.
А может быть в стране далекой где-то,
куда не залетали корабли,
в ходу такие желтые монеты -
раскаянья и совести рубли.
Осталось две получки до метели
и ни одной любви до рождества,
но ласточки еще не улетели,
и на березах - желтая листва.
1979
(художник Алексей Сычев)
#АлександрДольский#осень#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Осенняя песня
А ветры закружили, завертели
листву. И закачали сосняком.
Но ласточки еще не улетели,
и даже люди ходят босиком.
Шальная развеселая картина -
мне осень платит листьями за грусть,
но все они застряли в паутине,
и я до них никак не дотянусь.
А может быть в стране далекой где-то,
куда не залетали корабли,
в ходу такие желтые монеты -
раскаянья и совести рубли.
Осталось две получки до метели
и ни одной любви до рождества,
но ласточки еще не улетели,
и на березах - желтая листва.
1979
(художник Алексей Сычев)
#АлександрДольский#осень#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Давид Самойлов
Слова
Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.
И понял я, что в мире нет
Затертых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясенный гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.
Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.
1961 год
(картина Анатолия Данилова «Золото осени»)
#ДавидСамойлов#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Слова
Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.
И понял я, что в мире нет
Затертых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясенный гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.
Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.
1961 год
(картина Анатолия Данилова «Золото осени»)
#ДавидСамойлов#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Марина Цветаева
Я счастлива жить образцово и просто —
Как солнце, как маятник, как календарь.
Быть светской пустынницей стройного роста,
Премудрой — как всякая Божия тварь.
Знать: Дух — мой сподвижник, и Дух — мой вожатый!
Входить без доклада, как луч и как взгляд.
Жить так, как пишу: образцово и сжато —
Как Бог повелел и друзья не велят.
1919
(художник Михаил Горбань)
#МаринаЦветаева#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Я счастлива жить образцово и просто —
Как солнце, как маятник, как календарь.
Быть светской пустынницей стройного роста,
Премудрой — как всякая Божия тварь.
Знать: Дух — мой сподвижник, и Дух — мой вожатый!
Входить без доклада, как луч и как взгляд.
Жить так, как пишу: образцово и сжато —
Как Бог повелел и друзья не велят.
1919
(художник Михаил Горбань)
#МаринаЦветаева#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Как-то в сумерки Левитан встретил у калитки своего дома молодую женщину. Ее узкие руки белели из-под черных кружев. Кружевами были оторочены рукава платья. Мягкая туча закрыла небо. Шел редкий дождь. Горько пахли цветы в палисадниках. На железнодорожных стрелках зажгли фонари.
Незнакомка стояла у калитки и пыталась раскрыть маленький зонтик, но он не раскрывался. Наконец он раскрылся, и дождь зашуршал по его шелковому верху. Незнакомка медленно пошла к станции. Левитан не видел ее лица, - оно было закрыто зонтиком. Она тоже не видела лица Левитана, она заметила только его босые грязные ноги и подняла зонтик, чтобы не зацепить Левитана. В неверном свете он увидел бледное лицо. Оно показалось ему знакомым и красивым.
Левитан вернулся в свою каморку и лег. Чадила свеча, гудел дождь, на станции рыдали пьяные. Тоска по материнской, сестринской, женской любви вошла с тех пор в сердце и не покидала Левитана до последних дней его жизни.
Этой же осенью Левитан написал «Осенний день в Сокольниках». Это была первая его картина, где серая и золотая осень, печальная, как тогдашняя русская жизнь, как жизнь самого Левитана, дышала с холста осторожной теплотой и щемила у зрителей сердце.
По дорожке Сокольнического парка, по ворохам опавшей листвы шла молодая женщина в черном – та незнакомка, чей голос Левитан никак не мог забыть. «Мой голос для тебя и ласковый и томный...» Она была одна среди осенней рощи, и это одиночество окружало ее ощущением грусти и задумчивости.
«Осенний день в Сокольниках» – единственный пейзаж Левитана, где присутствует человек, и то его написал Николай Чехов. После этого люди ни разу не. появлялись на его полотнах. Их заменили леса и пажити, туманные разливы и нищие избы России, безгласные и одинокие, как был в то время безгласен и одинок человек.
Константин Паустовский
(картина Исаака Левитана «Осенний день. Сокольники» 1879)
#КонстантинПаустовский#ИсаакЛевитан#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Незнакомка стояла у калитки и пыталась раскрыть маленький зонтик, но он не раскрывался. Наконец он раскрылся, и дождь зашуршал по его шелковому верху. Незнакомка медленно пошла к станции. Левитан не видел ее лица, - оно было закрыто зонтиком. Она тоже не видела лица Левитана, она заметила только его босые грязные ноги и подняла зонтик, чтобы не зацепить Левитана. В неверном свете он увидел бледное лицо. Оно показалось ему знакомым и красивым.
Левитан вернулся в свою каморку и лег. Чадила свеча, гудел дождь, на станции рыдали пьяные. Тоска по материнской, сестринской, женской любви вошла с тех пор в сердце и не покидала Левитана до последних дней его жизни.
Этой же осенью Левитан написал «Осенний день в Сокольниках». Это была первая его картина, где серая и золотая осень, печальная, как тогдашняя русская жизнь, как жизнь самого Левитана, дышала с холста осторожной теплотой и щемила у зрителей сердце.
По дорожке Сокольнического парка, по ворохам опавшей листвы шла молодая женщина в черном – та незнакомка, чей голос Левитан никак не мог забыть. «Мой голос для тебя и ласковый и томный...» Она была одна среди осенней рощи, и это одиночество окружало ее ощущением грусти и задумчивости.
«Осенний день в Сокольниках» – единственный пейзаж Левитана, где присутствует человек, и то его написал Николай Чехов. После этого люди ни разу не. появлялись на его полотнах. Их заменили леса и пажити, туманные разливы и нищие избы России, безгласные и одинокие, как был в то время безгласен и одинок человек.
Константин Паустовский
(картина Исаака Левитана «Осенний день. Сокольники» 1879)
#КонстантинПаустовский#ИсаакЛевитан#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Александр Блок
Как мимолетна тень осенних ранних дней,
Как хочется сдержать их раннюю тревогу,
И этот желтый лист, упавший на дорогу,
И этот чистый день, исполненный теней, —
Затем, что тени дня — избытки красоты,
Затем, что эти дни спокойного волненья
Несут, дарят последним вдохновеньям
Избыток отлетающей мечты.
1909
(художники Дмитрий и Виктория Левины)
#АлександрБлок#осень#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Как мимолетна тень осенних ранних дней,
Как хочется сдержать их раннюю тревогу,
И этот желтый лист, упавший на дорогу,
И этот чистый день, исполненный теней, —
Затем, что тени дня — избытки красоты,
Затем, что эти дни спокойного волненья
Несут, дарят последним вдохновеньям
Избыток отлетающей мечты.
1909
(художники Дмитрий и Виктория Левины)
#АлександрБлок#осень#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
2 сентября 1831 года вышла первая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Николая Васильевича Гоголя, принесшая славу 22-летнему писателю.
В письме А. С. Пушкину он делился своими впечатлениями в этот день: «Любопытнее всего было мое свидание с типографией: только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило; я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец, сказал, что «штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву». Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни».
#НиколайГоголь#ВечераНаХутореБлизДиканьки#ПоЧИТАТЕЛИкниг
В письме А. С. Пушкину он делился своими впечатлениями в этот день: «Любопытнее всего было мое свидание с типографией: только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило; я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец, сказал, что «штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву». Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни».
#НиколайГоголь#ВечераНаХутореБлизДиканьки#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Белла Ахмадулина
Опять сентябрь, как тьму времен назад,
и к вечеру мужает юный холод.
Я в таинствах подозреваю сад:
все кажется — там кто-то есть и ходит.
Мне не страшней, а только веселей,
что призраком населена округа.
Я в доброте моих осенних дней
ничьи шаги приму за поступь друга.
Мне некого спросить: а не пора ль
списать в тетрадь — с последнею росою
траву и воздух, в зримую спираль
закрученный неистовой осою.
И вот еще: вниманье чьих очей,
воспринятое некогда луною,
проделало обратный путь лучей
и на земле увиделось со мною?
Любой, чье зренье вобрала луна,
свободен с обожаньем иль укором
иных людей, иные времена
оглядывать своим посмертным взором.
Не потому ль в сиянье и красе
так мучат нас ее пустые камни?
О, знаю я, кто пристальней, чем все,
ее посеребрил двумя зрачками!
Так я сижу, подслушиваю сад,
для вечности в окне оставив щелку.
И Пушкина неотвратимый взгляд
ночь напролет мне припекает щеку.
(художник Евсей Моисеенко)
#БеллаАхмадулина#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Опять сентябрь, как тьму времен назад,
и к вечеру мужает юный холод.
Я в таинствах подозреваю сад:
все кажется — там кто-то есть и ходит.
Мне не страшней, а только веселей,
что призраком населена округа.
Я в доброте моих осенних дней
ничьи шаги приму за поступь друга.
Мне некого спросить: а не пора ль
списать в тетрадь — с последнею росою
траву и воздух, в зримую спираль
закрученный неистовой осою.
И вот еще: вниманье чьих очей,
воспринятое некогда луною,
проделало обратный путь лучей
и на земле увиделось со мною?
Любой, чье зренье вобрала луна,
свободен с обожаньем иль укором
иных людей, иные времена
оглядывать своим посмертным взором.
Не потому ль в сиянье и красе
так мучат нас ее пустые камни?
О, знаю я, кто пристальней, чем все,
ее посеребрил двумя зрачками!
Так я сижу, подслушиваю сад,
для вечности в окне оставив щелку.
И Пушкина неотвратимый взгляд
ночь напролет мне припекает щеку.
(художник Евсей Моисеенко)
#БеллаАхмадулина#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится