«Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе и занося руку, чтоб обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил ей тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», – как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка своей просиявшей из‑за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцевала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы в сравнении с плечами Элен. Ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцевать и, желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцевать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижный, трепещущий стан и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко от него, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.»
Лев Николаевич Толстой. «Война и мир»
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
В 2014 году в день 233-летия Подольска на бульваре Льва Толстого была открыта скульптурная композиция-фонтан, посвященная героям романа «Война и мир». Во время открытия композиции под музыку из фильма было сброшено покрывало и пара Наташи и Андрея закружилась в вальсе...В любимых литературных героях легко узнать исполнителей главных ролей в киноэпопее Сергея Бондарчука — Людмилу Савельеву и Вячеслава Тихонова.
Воплотили композицию в жизнь подольские мастера: известный скульптор Андрей Плиев, архитекторы Михаил Королев и Александр Грамматчиков. Для авторов было очень важным передать в легком вальсе пластику танцующей пары, движение складок на платье Наташи Ростовой, восхищенный взгляд Андрея Болконского. И это им удалось.
#памятникилитературнымгероям#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Другие записи сообщества
Николай Рубцов
СЕНТЯБРЬ
Слава тебе, поднебесный
Радостный краткий покой!
Солнечный блеск твой чудесный
С нашей играет рекой,
С рощей играет багряной,
С россыпью ягод в сенях,
Словно бы праздник нагрянул
На златогривых конях!
Радуюсь громкому лаю,
Листьям, корове, грачу,
И ничего не желаю,
И ничего не хочу!
И никому не известно
То, что, с зимой говоря,
В бездне таится небесной
Ветер и грусть октября...
1970
(художник Петр Коростелёв, «Поэт Н.Рубцов»)
#НиколайРубцов#сентябрь#ПоЧИТАТЕЛИкниг
СЕНТЯБРЬ
Слава тебе, поднебесный
Радостный краткий покой!
Солнечный блеск твой чудесный
С нашей играет рекой,
С рощей играет багряной,
С россыпью ягод в сенях,
Словно бы праздник нагрянул
На златогривых конях!
Радуюсь громкому лаю,
Листьям, корове, грачу,
И ничего не желаю,
И ничего не хочу!
И никому не известно
То, что, с зимой говоря,
В бездне таится небесной
Ветер и грусть октября...
1970
(художник Петр Коростелёв, «Поэт Н.Рубцов»)
#НиколайРубцов#сентябрь#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
СВЕТЛОЕ СЛОВО ДОБРОГО ЧЕЛОВЕКА
Из дневниковых записей Бориса Шергина
11 сентября 1943 года. Пятница
Вчера со вставания глянул в окно: о! солнышко! Как солнцем озарённая, стоит купа дерев, что напротив. Ан, нет: пасмурен день. Это золото осени так наряжает листву.
15 сентября. Вторник
Осень серая. Туск на травах, серебряная долина. Чёрная, молчащая река. Трожественно, как в храме, когда совершается таинство и молчит всякая плоть человека. Тишина, подобная неизъяснимой музыке. День, и дивно это безлюдие и безмолвие.
Бреду с мешками, груз гнетёт долу, тронь, – я так и клюкну. Загорбок и шею свело, как понурая свинья ковыляю. Пот бежит по загривку… не опоздать бы на поезд. Скрипит нога, скрипит липовая. Очки лезут с носа. Но что мне глаза, что мне ноги. Торжественно стало и преславно вокруг меня. Уж ничто мне не мешает, – ни поезда, ни люди. Всё стало настоящее. Уж не дольнее, топтаное, будничное, а преображённое, истинное всё вкруг меня.
13 октября
Мне солнечная погода даром. Пасмурно я люблю, не знаешь – день ли, вечер ли… Всё такое особенное делается без теней. В этом есть “волшебность”, неведомое нам нечто есть во всём. Идёшь по улице – дома, люди, всё такое обыкновенное, но всё это сопровождает нечто незнаемое нами. У всего, что мы видим хоть бы на улице, есть два лица. Это странное и сладкое состояние близости открытия какой-то тайны существования существ и вещей (и вещей!!!). Надо идти где-то, и вдруг тихо плева с мысли снимется, и то, на что просто так смотрел, видишь не “просто таким”, а… пребывающим ещё и иначе.
19 октября
На 17 октября выпал первый снег… Неужели это на сей земле было и во мне было это ликованье о первом снеге… Конечно, давно было, в детстве. Но как памятны человеку впечатления детства! …Но и сейчас по дорогам смесили ногами, а по заборам, крышам сутки лежали снежки белые, лопушистые.
19 ноября. Четверг
Мне бы не ледышкой в грязной, холодной, мутной проруби дневных злоб болтаться хотелось, а в живой воде мира Божьего … растаять хотелось… Недугует тело, немотствует и душа, как безмолвник стоишь, ни в тих, ни в сих. Шататься по лакейским мира сего гнушаюсь, водворитися в возлюбленных селениях мира Божьего, – одежды не имам.
10 сентября 1945 года. Воскресение
В какую яму невылазную, в какое болото повергает людей несытая, мёртвая хватка, личное преизлишнее обогащение, … когда все завидуют сильному, рвачу, стараются от него не отстать, давят друг друга…
Человек века сего, удачливый, неудачливый ли, спокою не ищет. Ежели он много нахватал, дак знает, что и зависти самой лютой в окружающих породил, и все окружающие в ложке воды его такого ловкого утопить рады. И с опаской, с опаской он хватает. Ему и ночь не спится. Посмотри-ка на счастливчика сего света, как у него – чуть что – глазки-то забегают опасливо. Во время чумы-то пировать, ох, многодельно и заботливо!..
19 сентября. Вторник
Липы мои, что через дорогу, за оконцем, поредели; ветер гонит жёлтый лист. Точно и не было густолиственной купы. Неба стало много видать, чему я рад. Вчера к сумеркам брёл Ивановским, Подкопаевским переулочками. Подойду да постою. Гляжу, не нагляжусь: старая стена уступами вниз, одинокий купол и высоко, высоко в тихом небе реденькие облачка. Тихость коснётся души и ума. И так властна эта тихость неба.
20 сентября. Среда
Говорят, война кончилась… Нет, мир сей, век сей, житуха наша – война нескончаема. схватились в своей “борьбе за жизнь”, и разве мёртвые отвалятся один от другого. Каждому надо урвать своё. Одни бьются и колотятся для того, чтоб ухватить корку хлеба для ребёнка. Чтоб ухватить ломоть да снести его в тюрьму, больницу к сыну, мужу, отцу… а эти вот сражаются остервенело, чтоб удесятерить запасы вин, хрусталя, пополнить коллекции всяких редкостей и драгоценностей.
Надо за дурной сон вменить себе всё, что в мире сём видишь, надо заставить себя проснуться, очнуться…
14 октября. Суббота
Четырнадцати годов живал я в Неноксе (старинное поморское поселение на берегу Белого моря. – Д.Ш.). Посад отгорожен от моря дюнами. Шум и как бы некий свист моря слышен в домах днём и ночью, при ветре и без ветра.
Сколько звёзд на небе, столько в архангельском краю озёр. И речки наши серебряные текут меж озёр и через озёра. И с этих озёр, куда бы ты ни зашёл с ранней весны до поздней осени, крики птицы водяной слышатся днём и ночью. Слаще мне скрипки и свирели эти ночные крики птиц, музыка родины милой… Лебеди, когда летят, трубят, как в серебряные трубы. А гагары плачут: куа-уа! куа-уа! куа-уа!
Далеко от посада не уходил, всё в глазах держал высокие шатры древних ненокских церквей. Иногда в тишине белой ночи поплывут звуки заунывного колокола: кто-нибудь в лесах, во мхах заблудился из ягодников. На колокол выйдет.
Удивительное, странное и сладостное состояние овладевало мною иногда, среди этой природы, в этой несказанной тишине. И любил я ходить один, а не с ребятами-сверстниками.
Я ни зверя, ни птицу не стрелял, я смала в белые ночи рыбку любил сидеть удить. Ладно, ежели на уху свежей достану, а я за этим не гонился. Озеро или Лая-река в ночь как зеркало. Всплески рыб, крики птиц, тихое сияние неба, сияние вод… Сидишь на плотике и боишься комара сгонить, чтоб не упустить какой ноты чудной симфонии северной ночи…
9 ноября. Четверг
Дни короткие, по-нашему, по-северному, зима уж… Снег нападает да стает. Вчера лужи, сегодня выморозило сухо без снегу. Туск небесный быстро смеркнется, а всё, где увижу меж домы деревья, особливо старые, ветвистые, – не могу досыта наглядеться, усладиться рисунком сучьев и ветвей, так чудно вырисованных на туске небесном. Кабы мне прежние глаза, только бы я и рисовал…
1 сентября 1946 года. Суббота
Как же оно пресветло, как же оно радостно, осеннее “серенькое” русское небо! Вот у кого был бы дом или палата, крытая перламутровым куполом. И светлая радужность этой кровли всё бы время менялась. Уж как бы любовался хозяин, купно и все приходящие, таковым чудом!
5 сентября. Среда
Заунывная равнина. Ухабистые глиняные дороги. Изрытые и брошенные поля. Молчаливо, согняся под мешком картофеля, опираясь на лопату, пробредёт человек – и нет никого. Над молчащею равниной низко склонилось облачное небо. Быстро опускается вечер.
Я увидел, узнал, нашёл себя бесконечно своим этой заунывной осенней заре, бесприютности этих вечерних полей и дорог. Душа находила своё, она летала, как птица. Давно не слышал я столь родимого голоса и зова, каким позвал меня этот осенний пустынный вечер.
28 сентября. Пятница
…Не могу забыть: вчера, на ветру, в сумерки, на людном перекрёстке стоит плохо одетый, нестарый человек и продаёт букет – пучок опавших листьев, каких много под ногами… видно, нечего больше продавать. Но никто не глядит на эти “цветы”. Может, он и не ел сегодня, этот человек.
16 ноября.
Родину бы хотелось повидать, там бы уж недолгие мои годы дожить… Я мальчиком бывал в гостях на Глиннике. Из какого оконца не взглянешь, всегда точно крылья развернутся за плечами, будто сам ты летишь над седыми волнами, вместе с морскими птицами вон к тем дальним, еле видным островам.
Помню осенний вечер на Глиннике. Бесконечные ряды черно-свинцовых валов с гребнями, пламенеющими в последних лучах заката. Грозным, немигающим оком глядит из-под сизых туч последняя заря. Красота грозная и плачевная и восторгом охватывающая душу.
Сентябрь 1948 года
У нас на родине уже и август месяц в осень кладут. По здешним местам август – ещё лето. Ино теперь и по-вашему, и по-нашему осень пошла…
И вот ещё мысль мелькнула: а для чего, на какой предмет, для кого пишешь. Не знаю, для кого. Но я всё-таки пишу и люблю сквозь все гнетущие заботы это веселье в себе. Потому что единственно стоющим (сам-то ничего не стою) считаю это на земле, единственный смысл жизни в этом вижу. Единственную правду…
1 сентября 1949 года. Деревня под Хотьково
Тихий, ненастливый день. С рассвета дождило, в полдня показывалось солнце. И опять затянуло. Лёгкий ветерок. Тихо. В низине Пажи крячет утка.
Решили ехать в город. Грустно мне, но лирика тихого ненастья нерентабельна. Может, дело какое навернётся в городе. Вишь, сегодня день тих и тепел, то я и зажалел уезжать.
Человек, “рождённый для вдохновенья и звуков сладких”, есть сущее горе для его близких. Век свой я просидел у окошечка, созерцая облака, возложив на братишку всякое житейское попечение…
30 ноября. Среда
Кабы не озябные ветры, погода бы ничего. Братишку в поле просвистало. И я со вчерашнего дня приуныл: обнадёженный “дамой-патронессой” два месяца сидел над сценической вещицей. Вчера торжественно понёс в контору, указанную дамой, уверен был в гонораре. А там пожали только плечами. Такой товар не надобен.
Из дневников неустановленных лет
Лежащий в печали человек всегда хочет встать да развеселиться. И чтобы сердце твоё развеселилось, совсем не надобно, чтоб вдруг изменились житейские обстоятельства. Развеселить может светлое слово доброго человека.
#БорисШергин#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Из дневниковых записей Бориса Шергина
11 сентября 1943 года. Пятница
Вчера со вставания глянул в окно: о! солнышко! Как солнцем озарённая, стоит купа дерев, что напротив. Ан, нет: пасмурен день. Это золото осени так наряжает листву.
15 сентября. Вторник
Осень серая. Туск на травах, серебряная долина. Чёрная, молчащая река. Трожественно, как в храме, когда совершается таинство и молчит всякая плоть человека. Тишина, подобная неизъяснимой музыке. День, и дивно это безлюдие и безмолвие.
Бреду с мешками, груз гнетёт долу, тронь, – я так и клюкну. Загорбок и шею свело, как понурая свинья ковыляю. Пот бежит по загривку… не опоздать бы на поезд. Скрипит нога, скрипит липовая. Очки лезут с носа. Но что мне глаза, что мне ноги. Торжественно стало и преславно вокруг меня. Уж ничто мне не мешает, – ни поезда, ни люди. Всё стало настоящее. Уж не дольнее, топтаное, будничное, а преображённое, истинное всё вкруг меня.
13 октября
Мне солнечная погода даром. Пасмурно я люблю, не знаешь – день ли, вечер ли… Всё такое особенное делается без теней. В этом есть “волшебность”, неведомое нам нечто есть во всём. Идёшь по улице – дома, люди, всё такое обыкновенное, но всё это сопровождает нечто незнаемое нами. У всего, что мы видим хоть бы на улице, есть два лица. Это странное и сладкое состояние близости открытия какой-то тайны существования существ и вещей (и вещей!!!). Надо идти где-то, и вдруг тихо плева с мысли снимется, и то, на что просто так смотрел, видишь не “просто таким”, а… пребывающим ещё и иначе.
19 октября
На 17 октября выпал первый снег… Неужели это на сей земле было и во мне было это ликованье о первом снеге… Конечно, давно было, в детстве. Но как памятны человеку впечатления детства! …Но и сейчас по дорогам смесили ногами, а по заборам, крышам сутки лежали снежки белые, лопушистые.
19 ноября. Четверг
Мне бы не ледышкой в грязной, холодной, мутной проруби дневных злоб болтаться хотелось, а в живой воде мира Божьего … растаять хотелось… Недугует тело, немотствует и душа, как безмолвник стоишь, ни в тих, ни в сих. Шататься по лакейским мира сего гнушаюсь, водворитися в возлюбленных селениях мира Божьего, – одежды не имам.
10 сентября 1945 года. Воскресение
В какую яму невылазную, в какое болото повергает людей несытая, мёртвая хватка, личное преизлишнее обогащение, … когда все завидуют сильному, рвачу, стараются от него не отстать, давят друг друга…
Человек века сего, удачливый, неудачливый ли, спокою не ищет. Ежели он много нахватал, дак знает, что и зависти самой лютой в окружающих породил, и все окружающие в ложке воды его такого ловкого утопить рады. И с опаской, с опаской он хватает. Ему и ночь не спится. Посмотри-ка на счастливчика сего света, как у него – чуть что – глазки-то забегают опасливо. Во время чумы-то пировать, ох, многодельно и заботливо!..
19 сентября. Вторник
Липы мои, что через дорогу, за оконцем, поредели; ветер гонит жёлтый лист. Точно и не было густолиственной купы. Неба стало много видать, чему я рад. Вчера к сумеркам брёл Ивановским, Подкопаевским переулочками. Подойду да постою. Гляжу, не нагляжусь: старая стена уступами вниз, одинокий купол и высоко, высоко в тихом небе реденькие облачка. Тихость коснётся души и ума. И так властна эта тихость неба.
20 сентября. Среда
Говорят, война кончилась… Нет, мир сей, век сей, житуха наша – война нескончаема. схватились в своей “борьбе за жизнь”, и разве мёртвые отвалятся один от другого. Каждому надо урвать своё. Одни бьются и колотятся для того, чтоб ухватить корку хлеба для ребёнка. Чтоб ухватить ломоть да снести его в тюрьму, больницу к сыну, мужу, отцу… а эти вот сражаются остервенело, чтоб удесятерить запасы вин, хрусталя, пополнить коллекции всяких редкостей и драгоценностей.
Надо за дурной сон вменить себе всё, что в мире сём видишь, надо заставить себя проснуться, очнуться…
14 октября. Суббота
Четырнадцати годов живал я в Неноксе (старинное поморское поселение на берегу Белого моря. – Д.Ш.). Посад отгорожен от моря дюнами. Шум и как бы некий свист моря слышен в домах днём и ночью, при ветре и без ветра.
Сколько звёзд на небе, столько в архангельском краю озёр. И речки наши серебряные текут меж озёр и через озёра. И с этих озёр, куда бы ты ни зашёл с ранней весны до поздней осени, крики птицы водяной слышатся днём и ночью. Слаще мне скрипки и свирели эти ночные крики птиц, музыка родины милой… Лебеди, когда летят, трубят, как в серебряные трубы. А гагары плачут: куа-уа! куа-уа! куа-уа!
Далеко от посада не уходил, всё в глазах держал высокие шатры древних ненокских церквей. Иногда в тишине белой ночи поплывут звуки заунывного колокола: кто-нибудь в лесах, во мхах заблудился из ягодников. На колокол выйдет.
Удивительное, странное и сладостное состояние овладевало мною иногда, среди этой природы, в этой несказанной тишине. И любил я ходить один, а не с ребятами-сверстниками.
Я ни зверя, ни птицу не стрелял, я смала в белые ночи рыбку любил сидеть удить. Ладно, ежели на уху свежей достану, а я за этим не гонился. Озеро или Лая-река в ночь как зеркало. Всплески рыб, крики птиц, тихое сияние неба, сияние вод… Сидишь на плотике и боишься комара сгонить, чтоб не упустить какой ноты чудной симфонии северной ночи…
9 ноября. Четверг
Дни короткие, по-нашему, по-северному, зима уж… Снег нападает да стает. Вчера лужи, сегодня выморозило сухо без снегу. Туск небесный быстро смеркнется, а всё, где увижу меж домы деревья, особливо старые, ветвистые, – не могу досыта наглядеться, усладиться рисунком сучьев и ветвей, так чудно вырисованных на туске небесном. Кабы мне прежние глаза, только бы я и рисовал…
1 сентября 1946 года. Суббота
Как же оно пресветло, как же оно радостно, осеннее “серенькое” русское небо! Вот у кого был бы дом или палата, крытая перламутровым куполом. И светлая радужность этой кровли всё бы время менялась. Уж как бы любовался хозяин, купно и все приходящие, таковым чудом!
5 сентября. Среда
Заунывная равнина. Ухабистые глиняные дороги. Изрытые и брошенные поля. Молчаливо, согняся под мешком картофеля, опираясь на лопату, пробредёт человек – и нет никого. Над молчащею равниной низко склонилось облачное небо. Быстро опускается вечер.
Я увидел, узнал, нашёл себя бесконечно своим этой заунывной осенней заре, бесприютности этих вечерних полей и дорог. Душа находила своё, она летала, как птица. Давно не слышал я столь родимого голоса и зова, каким позвал меня этот осенний пустынный вечер.
28 сентября. Пятница
…Не могу забыть: вчера, на ветру, в сумерки, на людном перекрёстке стоит плохо одетый, нестарый человек и продаёт букет – пучок опавших листьев, каких много под ногами… видно, нечего больше продавать. Но никто не глядит на эти “цветы”. Может, он и не ел сегодня, этот человек.
16 ноября.
Родину бы хотелось повидать, там бы уж недолгие мои годы дожить… Я мальчиком бывал в гостях на Глиннике. Из какого оконца не взглянешь, всегда точно крылья развернутся за плечами, будто сам ты летишь над седыми волнами, вместе с морскими птицами вон к тем дальним, еле видным островам.
Помню осенний вечер на Глиннике. Бесконечные ряды черно-свинцовых валов с гребнями, пламенеющими в последних лучах заката. Грозным, немигающим оком глядит из-под сизых туч последняя заря. Красота грозная и плачевная и восторгом охватывающая душу.
Сентябрь 1948 года
У нас на родине уже и август месяц в осень кладут. По здешним местам август – ещё лето. Ино теперь и по-вашему, и по-нашему осень пошла…
И вот ещё мысль мелькнула: а для чего, на какой предмет, для кого пишешь. Не знаю, для кого. Но я всё-таки пишу и люблю сквозь все гнетущие заботы это веселье в себе. Потому что единственно стоющим (сам-то ничего не стою) считаю это на земле, единственный смысл жизни в этом вижу. Единственную правду…
1 сентября 1949 года. Деревня под Хотьково
Тихий, ненастливый день. С рассвета дождило, в полдня показывалось солнце. И опять затянуло. Лёгкий ветерок. Тихо. В низине Пажи крячет утка.
Решили ехать в город. Грустно мне, но лирика тихого ненастья нерентабельна. Может, дело какое навернётся в городе. Вишь, сегодня день тих и тепел, то я и зажалел уезжать.
Человек, “рождённый для вдохновенья и звуков сладких”, есть сущее горе для его близких. Век свой я просидел у окошечка, созерцая облака, возложив на братишку всякое житейское попечение…
30 ноября. Среда
Кабы не озябные ветры, погода бы ничего. Братишку в поле просвистало. И я со вчерашнего дня приуныл: обнадёженный “дамой-патронессой” два месяца сидел над сценической вещицей. Вчера торжественно понёс в контору, указанную дамой, уверен был в гонораре. А там пожали только плечами. Такой товар не надобен.
Из дневников неустановленных лет
Лежащий в печали человек всегда хочет встать да развеселиться. И чтобы сердце твоё развеселилось, совсем не надобно, чтоб вдруг изменились житейские обстоятельства. Развеселить может светлое слово доброго человека.
#БорисШергин#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Мне много лет, и я думаю, конечно, о том, что скоро придется уйти. Мы приходим из тайны и возвращаемся в тайну. Страшно ли мне? Не знаю. Нет, я не боюсь, но печалюсь очень и тоскую, и думаю, все ли так я сделал? Всегда ли смог поступить по совести? Не часто ли обижал людей? Успевал ли вовремя извиниться?
Мне хочется напомнить мысль, быть может, банальную, но для меня очень серьезную: небольшой шаг для человека — большой шаг для человечества. Исправить человечество нельзя — можно исправить только самого себя. Накормить ребенка, не сказать грубого слова, перевести через дорогу старика, утешить плачущего, не ответить на зло, дорожить своим призванием, суметь смотреть в глаза другому человеку. Все это гораздо проще для одного человека, но для всех сразу очень трудно. Вот почему всегда нужно начинать спрашивать с себя. Это ведь тоже признак культуры — жить, не слишком многое себе прощая. Мое любимое изречение — обязательно посади дерево — даже если завтра конец света.
Дмитрий Сергеевич Лихачёв
Из последнего интервью. «Культура» 9 сентября 1999 года.
(художник А. И. Васильев, Портрет академика Д.С. Лихачёва)
#ДмитрийЛихачёв#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне хочется напомнить мысль, быть может, банальную, но для меня очень серьезную: небольшой шаг для человека — большой шаг для человечества. Исправить человечество нельзя — можно исправить только самого себя. Накормить ребенка, не сказать грубого слова, перевести через дорогу старика, утешить плачущего, не ответить на зло, дорожить своим призванием, суметь смотреть в глаза другому человеку. Все это гораздо проще для одного человека, но для всех сразу очень трудно. Вот почему всегда нужно начинать спрашивать с себя. Это ведь тоже признак культуры — жить, не слишком многое себе прощая. Мое любимое изречение — обязательно посади дерево — даже если завтра конец света.
Дмитрий Сергеевич Лихачёв
Из последнего интервью. «Культура» 9 сентября 1999 года.
(художник А. И. Васильев, Портрет академика Д.С. Лихачёва)
#ДмитрийЛихачёв#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Вероника Тушнова
В лесу
Осенний пожар полыхает в лесу,
плывут паутин волоконца,
тяжелые капли дрожат на весу,
и в каждой по целому солнцу.
Какой нерушимый сегодня покой,
как тихо планируют листья...
Хочу вороха их потрогать рукой,
как шкурку потрогала б лисью.
Как много их — рыжих, лиловых почти,
коричневых и золотистых.
Слетают на плечи, лежат на пути,
трепещут на кронах сквозистых.
Торжественной бронзой покрыты дубы,
горят фонари-мухоморы...
Я нынче с рассвета пошла по грибы,
бродить по глухим косогорам.
Брожу —
и нет-нет
да присяду на ствол,
к осенней прислушаюсь речи.
Почудилось — кто-то по лесу прошел.
Не ты ли прошел недалече?
Брожу —
и нет-нет
да тебя позову,
молчанье лесное развею.
Мне эхо ответит, лукавя: ау...
А я вот возьму и поверю!
(художник Ольга Тикунова)
#ВероникаТушнова#ПоЧИТАТЕЛИкниг
В лесу
Осенний пожар полыхает в лесу,
плывут паутин волоконца,
тяжелые капли дрожат на весу,
и в каждой по целому солнцу.
Какой нерушимый сегодня покой,
как тихо планируют листья...
Хочу вороха их потрогать рукой,
как шкурку потрогала б лисью.
Как много их — рыжих, лиловых почти,
коричневых и золотистых.
Слетают на плечи, лежат на пути,
трепещут на кронах сквозистых.
Торжественной бронзой покрыты дубы,
горят фонари-мухоморы...
Я нынче с рассвета пошла по грибы,
бродить по глухим косогорам.
Брожу —
и нет-нет
да присяду на ствол,
к осенней прислушаюсь речи.
Почудилось — кто-то по лесу прошел.
Не ты ли прошел недалече?
Брожу —
и нет-нет
да тебя позову,
молчанье лесное развею.
Мне эхо ответит, лукавя: ау...
А я вот возьму и поверю!
(художник Ольга Тикунова)
#ВероникаТушнова#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Тень от нависших деревьев падала на воду. Вода в тени казалась необыкновенно глубокой, черной. Палый лист осины лежал на этой воде как драгоценность, небрежно брошенная юной осенью. Осень была совсем еще молодая, еще в самом начале своей недолгой жизни.
Если бы можно было замедлить ход времени, чтобы долго голубел над озером этот тихий свет и этот удивительный день, чтобы можно было долго следить за тенью птиц на воде, за едва приметным блеском, подымавшимся к небу!
Сразу стало понятным значение слова «совершенство». И вместе с тем началось легкое сожаление. О чем? О том, что ни при каких усилиях человек не сможет передать очарование этого дня, этих вод, трав, великой тишины, как и все очарование того, что творится сейчас в его душе.
Константин Паустовский, «Кордон 273»
(художник Герасимова Наталья)
#КонстантинПаустовский#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Если бы можно было замедлить ход времени, чтобы долго голубел над озером этот тихий свет и этот удивительный день, чтобы можно было долго следить за тенью птиц на воде, за едва приметным блеском, подымавшимся к небу!
Сразу стало понятным значение слова «совершенство». И вместе с тем началось легкое сожаление. О чем? О том, что ни при каких усилиях человек не сможет передать очарование этого дня, этих вод, трав, великой тишины, как и все очарование того, что творится сейчас в его душе.
Константин Паустовский, «Кордон 273»
(художник Герасимова Наталья)
#КонстантинПаустовский#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Эльдар Рязанов
Как тебе я, милый, рад,
Мот, кутила, листопад,
ты — транжира, расточитель,
разбазарил, что имел.
Мой мучитель и учитель,
что ты держишь на уме?
Разноцветные банкноты
тихо по миру летят,
а деревья, как банкроты,
изумленные торчат.
Жизнь — безжалостная штука,
сложенная из утрат...
Ты прощаешься без звука,
друг мой, брат мой, листопад.
Отдаешь родные листья,—
ты — образчик бескорыстья.
Успокой мою натуру,
ибо нет пути назад...
Разноцветные купюры
под ногами шелестят...
Осень любящий бездельник,
я гуляю наугад,
и в садах костры из денег
в небо струйками дымят.
Как тебе я, милый, рад,
листопад мой, друг и брат.
(художник Елена Бархаткова)
#ЭльдарРязанов#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Как тебе я, милый, рад,
Мот, кутила, листопад,
ты — транжира, расточитель,
разбазарил, что имел.
Мой мучитель и учитель,
что ты держишь на уме?
Разноцветные банкноты
тихо по миру летят,
а деревья, как банкроты,
изумленные торчат.
Жизнь — безжалостная штука,
сложенная из утрат...
Ты прощаешься без звука,
друг мой, брат мой, листопад.
Отдаешь родные листья,—
ты — образчик бескорыстья.
Успокой мою натуру,
ибо нет пути назад...
Разноцветные купюры
под ногами шелестят...
Осень любящий бездельник,
я гуляю наугад,
и в садах костры из денег
в небо струйками дымят.
Как тебе я, милый, рад,
листопад мой, друг и брат.
(художник Елена Бархаткова)
#ЭльдарРязанов#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Мы часто повторяем, что о человеке судят по его делам, но забываем иногда, что слово тоже поступок. Речь человека – зеркало его самого. Всё фальшивое и лживое, пошлое и вульгарное, как бы мы ни пытались скрыть это от других, вся пустота, чёрствость или грубость прорываются в речи с такой же силой и очевидностью, с какой проявляются искренность и благородство, глубина и тонкость мыслей и чувств.
Лев Николаевич Толстой
(художник Леонид Пастернак)
#ЛевТолстой#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Лев Николаевич Толстой
(художник Леонид Пастернак)
#ЛевТолстой#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Роберт Рождественский
Тыловой госпиталь
За окошком
дышит холод.
Ветер
воет
на луну…
Помещенье
нашей школы
занял госпиталь
в войну.
Здесь легко обосновались
предвоенные слова.
И палаты назывались:
Третья – «Б»,
Восьмая – «А».
И хотя для неученых
медицина —
темный лес,
в школе выяснялось четко,
кто – «жилец»,
кто – «не жилец»…
Многодетные гвардейцы —
вечные ученики —
здесь учились,
будто в детстве,
делать первые шаги.
И метался по палате
стон полуночный:
«Сестра!..»
И не только службы ради
бодрствовали доктора
с покрасневшими глазами…
Здесь —
безжалостен и строг —
шел
невиданный экзамен,
нескончаемый урок,
где на всех —
одна задача:
даже если тяжело,
выжить —
так или иначе.
Выжить —
Гитлеру назло!..
Шло учение рисково,
но одно известно мне:
кончившие
эту школу
больше знали
о войне!..
К остановке шли трамвайной,
уходили,
излечась.
Краше грамоты похвальной
было
направленье в часть.
А еще —
слова привета.
И колеса —
сердцу в такт…
Знаю я,
что школу эту
покидали и не так.
Инвалидная команда
трубы медные брала.
Долго,
страшно
и громадно
эта музыка ползла.
Ежедневная дорога
будто —
личная вина…
…А война была
далеко.
Далеко́ была
война.
(художник Зинаида Кожевникова-Котова)
#РобертРождественский#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Тыловой госпиталь
За окошком
дышит холод.
Ветер
воет
на луну…
Помещенье
нашей школы
занял госпиталь
в войну.
Здесь легко обосновались
предвоенные слова.
И палаты назывались:
Третья – «Б»,
Восьмая – «А».
И хотя для неученых
медицина —
темный лес,
в школе выяснялось четко,
кто – «жилец»,
кто – «не жилец»…
Многодетные гвардейцы —
вечные ученики —
здесь учились,
будто в детстве,
делать первые шаги.
И метался по палате
стон полуночный:
«Сестра!..»
И не только службы ради
бодрствовали доктора
с покрасневшими глазами…
Здесь —
безжалостен и строг —
шел
невиданный экзамен,
нескончаемый урок,
где на всех —
одна задача:
даже если тяжело,
выжить —
так или иначе.
Выжить —
Гитлеру назло!..
Шло учение рисково,
но одно известно мне:
кончившие
эту школу
больше знали
о войне!..
К остановке шли трамвайной,
уходили,
излечась.
Краше грамоты похвальной
было
направленье в часть.
А еще —
слова привета.
И колеса —
сердцу в такт…
Знаю я,
что школу эту
покидали и не так.
Инвалидная команда
трубы медные брала.
Долго,
страшно
и громадно
эта музыка ползла.
Ежедневная дорога
будто —
личная вина…
…А война была
далеко.
Далеко́ была
война.
(художник Зинаида Кожевникова-Котова)
#РобертРождественский#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Геннадий Шпаликов
Меняют люди адреса,
Переезжают, расстаются,
Но лишь осенние леса
На белом свете остаются.
Останется не разговор
И не обиды — по привычке,
А поля сжатого простор,
Дорога лесом к электричке.
Меж дач пустых она вела,—
Достатка, славы, привилегий,
Телега нас обогнала,
И ехал парень на телеге.
Останется — наверняка —
В тумане белая река,
Туман ее обворожил,
Костром на берегу украсил,
На воду бакен положил —
Движение обезопасил.
(художник Азат Галимов)
#ГеннадийШпаликов#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Меняют люди адреса,
Переезжают, расстаются,
Но лишь осенние леса
На белом свете остаются.
Останется не разговор
И не обиды — по привычке,
А поля сжатого простор,
Дорога лесом к электричке.
Меж дач пустых она вела,—
Достатка, славы, привилегий,
Телега нас обогнала,
И ехал парень на телеге.
Останется — наверняка —
В тумане белая река,
Туман ее обворожил,
Костром на берегу украсил,
На воду бакен положил —
Движение обезопасил.
(художник Азат Галимов)
#ГеннадийШпаликов#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится
Осенью весь дом засыпан листьями, и в двух маленьких комнатках становится светло, как в облетающем саду.
Трещат печи, пахнет яблоками, чисто вымытыми полами. Синицы сидят на ветках, пересыпают в горле стеклянные шарики, звенят, трещат и смотрят на подоконник, где лежит ломоть черного хлеба.
В доме я ночую редко. Большинство ночей я провожу на озерах, а когда остаюсь дома, то ночую в старой беседке в глубине сада. Она заросла диким виноградом. По утрам солнце бьет в нее сквозь пурпурную, лиловую, зеленую и лимонную листву, и мне всегда кажется, что я просыпаюсь внутри зажженной елки. Воробьи с удивлением заглядывают в беседку. Их смертельно занимают часы. Они тикают на врытом в землю круглом столе. Воробьи подбираются к ним, слушают тиканье то одним, то другим ухом и потом сильно клюют часы в циферблат.
Особенно хорошо в беседке в тихие осенние ночи, когда в саду шумит вполголоса неторопливый отвесный дождь.
Прохладный воздух едва качает язычок свечи. Угловые тени от виноградных листьев лежат на потолке беседки. Ночная бабочка, похожая на комок серого шелка-сырца, садится на раскрытую книгу и оставляет на странице тончайшую блестящую пыль. Пахнет дождем — нежным и вместе с тем острым запахом влаги, сырых садовых дорожек.
На рассвете я просыпаюсь. Туман шуршит в саду. В тумане падают листья. Я вытаскиваю из колодца ведро воды. Из ведра выскакивает лягушка. Я обливаюсь колодезной водой и слушаю рожок пастуха — он поет еще далеко, у самой околицы.
Светает. Я беру весла и иду к реке. Я отплываю в тумане. Восток розовеет. Уже не доносится запах дыма сельских печей. Остается только безмолвие воды, зарослей вековых ив.
Впереди — пустынный сентябрьский день. Впереди — затерянность в этом огромном мире пахучей листвы, трав, осеннего увядания, затишливых вод, облаков, низкого неба. И эту затерянность я всегда ощущаю как счастье.
Константин Паустовский, «Мещерская сторона»
(художник Римма Вьюгова, «Деревенская осень» )
#КонстантинПаустовский#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Трещат печи, пахнет яблоками, чисто вымытыми полами. Синицы сидят на ветках, пересыпают в горле стеклянные шарики, звенят, трещат и смотрят на подоконник, где лежит ломоть черного хлеба.
В доме я ночую редко. Большинство ночей я провожу на озерах, а когда остаюсь дома, то ночую в старой беседке в глубине сада. Она заросла диким виноградом. По утрам солнце бьет в нее сквозь пурпурную, лиловую, зеленую и лимонную листву, и мне всегда кажется, что я просыпаюсь внутри зажженной елки. Воробьи с удивлением заглядывают в беседку. Их смертельно занимают часы. Они тикают на врытом в землю круглом столе. Воробьи подбираются к ним, слушают тиканье то одним, то другим ухом и потом сильно клюют часы в циферблат.
Особенно хорошо в беседке в тихие осенние ночи, когда в саду шумит вполголоса неторопливый отвесный дождь.
Прохладный воздух едва качает язычок свечи. Угловые тени от виноградных листьев лежат на потолке беседки. Ночная бабочка, похожая на комок серого шелка-сырца, садится на раскрытую книгу и оставляет на странице тончайшую блестящую пыль. Пахнет дождем — нежным и вместе с тем острым запахом влаги, сырых садовых дорожек.
На рассвете я просыпаюсь. Туман шуршит в саду. В тумане падают листья. Я вытаскиваю из колодца ведро воды. Из ведра выскакивает лягушка. Я обливаюсь колодезной водой и слушаю рожок пастуха — он поет еще далеко, у самой околицы.
Светает. Я беру весла и иду к реке. Я отплываю в тумане. Восток розовеет. Уже не доносится запах дыма сельских печей. Остается только безмолвие воды, зарослей вековых ив.
Впереди — пустынный сентябрьский день. Впереди — затерянность в этом огромном мире пахучей листвы, трав, осеннего увядания, затишливых вод, облаков, низкого неба. И эту затерянность я всегда ощущаю как счастье.
Константин Паустовский, «Мещерская сторона»
(художник Римма Вьюгова, «Деревенская осень» )
#КонстантинПаустовский#ПоЧИТАТЕЛИкниг
Мне нравится