«Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо погибнуть в бою, либо пустить пулю в лоб», —...

Блестящий юморист и шутник, Твен остается верен себе даже после смерти. Последней написанной им книгой была автобиография. Согласно пожеланиям писателя, первый том автобиографии был опубликован лишь через 100 лет после его смерти, в ноябре 2010 года (и моментально стал бестселлером). Второй том должен быть опубликован через 25 лет после первого (то есть в 2035 году), а третий - еще через 25 лет (в 2060 году).

Памятник Марку Твену в Монровии (штат Калифорния, США)

#этоинтересно#МаркТвен#ПоЧИТАТЕЛИкниг

Вероника Тушнова

Мещанские цветы

Не понимаю, в чём они повинны,
Все эти розовые бальзамины
И фуксии с подвесками атласными,
Пунцово-белыми, лилово-красными.

Едва увижу их, перед глазами
Старинный пыльный пригород Казани,
Дом в три окошка, где отец мой рос,
А в окнах шапки огненной герани.
(В слободке не выращивали роз.)

Я представляю крошечное зальце
С великолепным фикусом в углу.
Врастяжку дремлют солнечные зайцы
На выкрашенном охрою полу.

Перед диваном столик несуразный,
Трюмо, как будто в ряске озерцо...
У женщины худой и черноглазой
Надменное от горестей лицо.

Заштопанные бережно скатерки,
Дешёвый голубой сервизик в горке.
И чистота - до блеска, до сиянья,
Единственная роскошь бедноты.
А вот цветы - всех смертных достоянье...

Да, я люблю мещанские цветы,
Я без кавычек ставлю это слово
В его первоначальном смысле, в том,
Что люди жили тяжко и сурово,
А труд во все эпохи был трудом.

...Цветы цвели смиренно, безотказно,
В подвалах и на чердаках цвели,
В кастрюльках ржавых,
В банках безобразных,
Цвели - благословение земли.

Теперь, когда конец домишкам тесным
И всё иначе, именно теперь,
Мне кажется особенно нечестным
Взять и захлопнуть перед ними дверь.

(художник Сергей Тутунов «Герань в окне»)

#ВероникаТушнова#мещанскиецветы#ПоЧИТАТЕЛИкниг

Лариса Миллер

Июль. И дни всё золотее.
Какая дивная затея
Жить на полуденном свету.
Создатель, обо мне радея,
Мне дарит влажный куст в цвету,
Мне дарит этот сад шумящий,
Летучей жизни звук щемящий
И грома дальнего раскат,
И небосвод, всегда манящий,
Мне дарит всё, чем сам богат.

2005

(художник Ирина Рыбакова)

#ЛарисаМиллер#ПоЧИТАТЕЛИкниг

1 июля 1896 года родился русский советский поэт, переводчик и драматург Павел АНТОКОЛЬСКИЙ

Павел Антокольский

В моей комнате, краской и лаком блестя,
Школьный глобус гостит, как чужое дитя.
Он стоит, на косую насаженный ось,
И летит сквозь пространство и время и сквозь
Неоглядную даль, непроглядную тьму,
Почему я смотрю на него — не пойму.

Школьный глобус, — нехитрая, кажется, вещь.
Почему же он так одинок и зловещ?
Чтобы это понять, я широко раскрыл
Мои окна, как шесть серафических крыл.

Еще сини моря, и пустыни желты,
И коричневых гор различимы хребты.
Различима еще и сверкает огнем
Вся Европа, бессонная ночью, как днем,
Вся вмещенная в миг, воплощенная в миф,
Красотою своей мудрецов истомив,
Финикийская девочка дышит пока
И целует могучую морду быка,
Средиземным седым омываемая,
Обожаемая, не чужая — моя!
Школьный глобус! Он школьным пособием был,
Но прямое свое назначенье забыл.
И завыл, зарыдал на короткой волне,
Телеграфным столбом загудел в вышине:

— Люди! Два с половиной мильярда людей,
Самый добрый чудак, самый черный злодей,
Рудокопы, министры, бойцы, скрипачи,
Гончары, космонавты, поэты, врачи,
Повелители волн, властелины огня,
Мастера скоростей, пощадите меня!

1962

(художник Олег Максимов, Портрет Павла Антокольского, бумага, карандаш)

#ПавелАнтокольский#ПоЧИТАТЕЛИкниг

Константин Ваншенкин

Мальчишка

Он был грозою нашего района,
Мальчишка из соседнего двора,
И на него с опаской, но влюбленно
Окрестная смотрела детвора.

Она к нему пристрастие имела,
Поскольку он командовал везде,
А плоский камень так бросал умело,
Что тот, как мячик, прыгал по воде.

В дождливую и ясную погоду
Он шел к пруду, бесстрашный, как всегда,
И посторонним не было прохода,
Едва он появлялся у пруда.

В сопровожденье преданных матросов,
Коварный, как пиратский адмирал,
Мальчишек бил, девчат таскал за косы
И чистые тетрадки отбирал.

В густом саду устраивал засады,
Играя там с ребятами в войну.
И как-то раз увидел он из сада
Девчонку незнакомую одну.

Забор вкруг сада был довольно ветхий —
Любой мальчишка в дырки проходил,—
Но он, как кошка, прыгнул прямо с ветки
И девочке дорогу преградил.

Она пред ним в нарядном платье белом
Стояла на весеннем ветерке,
С коричневым клеенчатым портфелем
И маленькой чернильницей в руке.

Сейчас мелькнут разбросанные книжки —
Не зря ж его боятся, как огня...
И вдруг она сказала:— Там мальчишки...
Ты проводи, пожалуйста, меня...

И он, от изумления немея,
Совсем забыв, насколько страшен он,
Шагнул вперед и замер перед нею,
Ее наивной смелостью сражен.

А на заборе дряхлом повисая,
Грозя сломать немедленно его,
Ватага адмиральская босая
Глядела на героя своего.

...Легли на землю солнечные пятна.
Ушел с девчонкой рядом командир.
И подчиненным было непонятно,
Что это он из детства уходил.

1951

(художник Олег Захаревич)

#КонстантинВаншенкин#ПоЧИТАТЕЛИкниг

2 июля 1775 года родилась Надежда Осиповна ПУШКИНА – мать великого русского поэта.

Светски образованная, хорошо знавшая французскую литературу, Надежда Осиповна очаровывала общество красотою, остроумием и веселостью. Но ее вспыльчивый характер, упрямство и властолюбие были причиной неблагополучия в семье и в доме.

Она была урожденной Ганнибал, внучкой знаменитого «арапа Петра Великого». Африканские черты поэта от нее – «всегда веселой, беззаботной, с прекрасной наружностью креолки». Она отдавала предпочтение дочери Ольге и младшему сыну Лёвушке. Старшего сына она звала Сашкой; чтобы он избавился от привычки грызть ногти, связывала ручки сына за спиной, не позволяя даже есть. В 9 лет целый год не разговаривала с ним.

Потому неожиданной кажется забота о сыне, когда тот попал в опалу. Отец тогда испугался, согласился надзирать за сыном, потом вовсе бросил его в Михайловском, а мать втайне от всех обратилась с просьбой к государю:

«Ваше Величество!
С преисполненным тревогой материнским сердцем осмеливаюсь припасть к стопам Вашего императорского величества, умоляя о милости для сына! Только моя материнская нежность, встревоженная его тяжелым состоянием, позволяет мне надеяться, что ваше величество простит мне эту мольбу о благодеянии.
Ваше величество! Речь идет о его жизни! Уже около 10 лет мой сын страдает аневризмой в ноге, болезнь эта слишком запущенная в своей основе, стала угрозой для его жизни, особенно если учесть, что живет он в таком месте, где ему не может быть оказано никакой помощи!
Ваше величество! Не лишайте мать несчастного предмета ее любви. Соблаговолите разрешить моему сыну поехать в Ригу или какой-нибудь другой город, который Ваше величество соблаговолит указать, чтобы подвергнуться там операции, которая одна только дает мне надежду сохранить сына. Смею заверить Ваше величество, что поведение его там будет безупречным. Милость Вашего величества является лучшей тому гарантией.
Остаюсь с глубоким уважением Вашего императорского величества нижайшая, преданнейшая и благодарнейшая подданная Надежда Пушкина, урожденная Ганнибал.
6 мая 1825 года».

В последующие годы Александр Пушкин, живя с родителями в Петербурге, навещал их довольно часто. В переписке с дочерью Ольгой Надежда Осиповна рассказывала о встречах с сыном и его очаровательной женой и дружелюбно отзывалась о них.

Скончалась Надежда Осиповна Пушкина 29 марта 1836 года. Поэт сам, единственный из всей семьи, привез тело матери для погребения в Святогорский монастырь. Тогда же он купил участок земли рядом с её могилой для себя и выказал желание впоследствии быть похороненным около матери. По свидетельствам знакомых, он жаловался на судьбу, что так «недолго пользовался нежностью материнской».

По меткому выражению приятеля поэта А.Н. Вульфа, Пушкин и его мать «лежат теперь под одним камнем, гораздо ближе друг к другу, чем были при жизни».

(Надежда Пушкина – мать великого русского поэта. Художник Ксавье де Местр, 1800-е гг.)

#НадеждаПушкина#матьПушкина#ПоЧИТАТЕЛИкниг

Крыжовенное варенье.

Александр Сергеевич Пушкин был большим любителем варенья. Он ел его много и с таким удовольствием, что даже равнодушные к этому лакомству друзья тоже начинали с аппетитом его уплетать. Самым любимым вареньем Пушкина было крыжовенное, которое называли также берсеневое, в честь сада на знаменитой Берсеневской набережной, который его владелец огородил живой изгородью из колючих кустов крыжовника.

Для начала ягоды готовились в муравлёном (покрытом глазурью) горшке, из недозрелых ягод крыжовника, переложенных рядами вишнёвых листьев и залитых крепкою водкою. Сам процесс варки был очень сложным.

Замечательный писатель-пушкинист, исследователь и бессменный директор музея-заповедника в Михайловском Семен Степанович Гейченко в своей книжке «У Лукоморья» приводил рецепт варенья, завещанного потомкам непосредственно Ариной Родионовной. Он выглядит так:

«Очищенный от семечек, сполосканный, зеленый, неспелый крыжовник сложить в муравленный горшок, перекладывая рядами вишневыми листьями и немного щавелем и шпинатом. Залить водкою, закрыть крышкою, обмазать оную тестом, вставить на несколько часов в печь, столь жаркую, как она бывает после вынутия их нее хлеба. На другой день вынуть крыжовник, всыпать в холодную воду со льдом, через час перемешать воду и один раз с ней вскипятить, потом второй раз, потом третий, потом опять положить ягоды в холодную воду со льдом, которую перемешивать несколько раз, каждый раз держа в ней ягоды по четверти часа, потом откинуть ягоды на решето. Потом разложить ягоды на скатерть льняную, а когда обсохнет, свесить на безмене. На каждый фунт ягод взять два фунта сахара и один стакан воды. В латунном тазу сварить сироп из трех четвертей сахара, прокипятить, снять пену и в сей горячий сироп всыпать ягоды, поставить кипятиться, а как станет кипеть осыпать остальным сахаром и разов три вскипятить ключом, а потом держать на легком огне, пробуя на вкус. После всего сложить варенье в банки, завернуть их вощеной бумагой, а сверху пузырем и обвязать».

Утомительно, долго, но, как говаривал сам Пушкин, «Варенье сие почитается отличным и самым наилучшим из деревенских припасов». Александр Сергеевич мог есть такое варенье вазочками. На его рабочем столе во время работы всегда стояли кувшин с холодной водой и любимое варенье.

(художник Хуан Гонсалес Алакреу, «Варка варенья»)

#Пушкиннашевсё#крыжовенноеваренье#ПоЧИТАТЕЛИкниг

Юрий Левитанский

Время слепых дождей

Вот начало фильма.
Дождь идет.
Человек по улице идет.
На руке — прозрачный дождевик.
Только он его не надевает.
Он идет сквозь дождь не торопясь,
словно дождь его не задевает.
А навстречу женщина идет.
Никогда не видели друг друга.
Вот его глаза.
Ее глаза.
Вот они увидели друг друга.
Летний ливень. Поздняя гроза.
Дождь идет,
но мы не слышим звука.
Лишь во весь экран — одни глаза,
два бездонных,
два бессонных круга,
как живая карта полушарий
этой неустроенной планеты,
и сквозь них,
сквозь дождь,
неторопливо
человек по улице идет,
и навстречу женщина идет,
и они
увидели друг друга.
Я не знаю,
что он ей сказал,
и не знаю,
что она сказала,
но —
они уходят на вокзал.
Вот они под сводами вокзала.
Скорый поезд их везет на юг.
Что же будет дальше?
Будет море.
Будет радость
или будет горе —
это мне неведомо пока.
Место службы,
месячный бюджет,
мненья,
обсужденья,
сожаленья,
заявленья
в домоуправленья —
это все не входит в мой сюжет.
А сюжет живет во мне и ждет,
требует развития,
движенья.
Бьюсь над ним
до головокруженья,
но никак не вижу продолженья.
Лишь начало вижу.
Дождь идет.
Человек по улице идет.

1970

(художник Станислав Сидоров)

#ЮрийЛевитанский#ПоЧИТАТЕЛИкниг

«Я, Владимир Набоков, приветствую тебя, жизнь!»

Из книги Лилы Азам Зангане «Волшебник. Набоков и счастье»

Август 1971 года, в Швейцарии, лазурно-синее утро. Поднявшись во время охоты на бабочек на вершину горы, Владимир Набоков, загорелый, спокойный, с сачком в руке, сказал своему сыну Дмитрию, что он сделал в жизни все, о чем мечтал, и теперь чувствует себя в высшей степени счастливым. Я люблю представлять его именно в этот момент, на горном пике, восклицающим, как его Ван Вин: «Я, Владимир Набоков, приветствую тебя, жизнь!»

Тогда же Дмитрий сделал фотографию: его семидесятидвухлетний отец стоит на вершине Ла-Видеманет (7000 футов над уровнем моря), чуть ссутулившись, в белой кепке, легкой бежевой куртке, темных бермудах, туристских ботинках и белых шерстяных носках, и всматривается в даль. В руках у него коробочка из-под пластырей «бэнд-эйд» — в течение многих десятилетий он складывал в такие пойманных бабочек. За ним видны альпийские луга и сосновые рощи. Он вглядывается в горизонт, вероятно пытаясь различить крошечные детали близлежащего городка Ружмон, а солнечные блики тем временем играют на его лбу и левой щеке.

Таким я его вижу: отдыхающим в безмятежном спокойствии под необыкновенно ясным небесным сводом. Подобно своему русскому псевдониму — Сирин, он кажется недоступной райской птицей.

Набоков умер 2 июля 1977 года. Мне было в то время десять месяцев. Нас разделяло всего четыреста миль. Начало, конечно, не очень обнадеживающее. Он так никогда и не узнает о моем крохотном существовании.

За четыре месяца до моего рождения Набоков почувствовал приближение смерти. Ему только что исполнилось семьдесят семь лет. 24 апреля 1976 года он записал в своем дневнике: «В час ночи был разбужен от краткого сна ужасной тревогой типа „это оно“. Осторожно закричал, надеясь разбудить Веру в соседней комнате, но не сумел (потому что чувствовал себя вполне нормально)».

Он всегда плохо спал по ночам, но когда годы стали брать свое, то даже сильнодействующие лекарства не успокаивали его призраков. Большую часть ночи он мучился без сна, и перед его глазами кружились вызванные его воображением образы. Таблетки менялись на все более мощные, и В. Н. даже начал видеть зловещие галлюцинации и был вынужден разом отказаться от всех этих ложных средств. Но хуже всего для него было тиканье часов ночью — медленно ползущее вперед время.

Предыдущим летом, точнее, июльским утром 1975 года Набоков поскользнулся и упал — впервые за все годы ловли бабочек в Альпах. Он скатился по склону метров на пятьдесят и потерял при этом свой сачок, который зацепился за еловую ветку. Пытаясь осторожно к нему подобраться, Набоков снова поскользнулся и на этот раз оказался не в силах подняться на ноги. Как это не раз бывало с В. Н. в абсурдных ситуациях, с ним случился неудержимый приступ хохота, столь громкий, что пассажиры фуникулера, линия которого проходила прямо над местом падения, решили: пожилой господин просто отдыхает, лежа на земле, и радуется солнечному дню. Только когда вагон во второй раз проезжал мимо, кондуктор заподозрил неладное и вызвал помощь. К тому времени с момента падения прошло уже два с половиной часа. Сам Набоков пострадал несильно, и только сачок его так и остался висеть на ели — «подобно Овидиевой лире», как записал он позднее. Однако именно тогда разомкнулась невидимая трещина. В. Н., всегда боровшийся с заключением во времени с помощью памяти, теперь чувствовал, что время берет над ним верх. И это было «ужасное потрясение», писал он.

В ту осень из-за опухоли простаты он согласился на операцию под общим наркозом — по отношению к нему, писателю, выше всего ценившему ясность сознания, это было насмешкой судьбы: унижение усыплением чувств эфиром напоминало краткую репетицию смерти. Бессонница становилась хронической, что приводило В. Н. в ранее несвойственное ему постоянное возбуждение. Не в силах долго пребывать в лимбе для выздоравливающих, не слушая докторов, он вернулся к своему неоконченному роману «Лаура и ее оригинал: умирать весело», который записывал на библиотечные карточки. Такими карточками — три на пять дюймов — он пользовался в работе на протяжении вот уже нескольких десятилетий. Примерно год назад он почувствовал первую пульсацию нового произведения: «Вдохновение. Сияющая бессонница. Аромат и снега возлюбленных альпийских склонов. Роман без я, без он, но с рассказчиком, скользящим глазом, подразумеваемым повсюду».

В апреле 1976 года в «Палас-отеле» Монтрё Вера и Владимир весело подняли бокалы, отмечая 77-летие В. Н. До сих пор Набоков каждый вечер прибавлял к пачке пять-шесть новых исписанных карточек, однако затем пошли частые паузы. Вскоре он неудачно упал, ударился головой, и ему стало трудно ходить: он страдал от ужасных болей в спине, периодически поднималась температура. Досаждала некая загадочная инфекция, то и дело отправлявшая его в разные швейцарские клиники. Там он проводил время в чтении: изучил новое руководство по лепидоптерологии под названием «Бабочки Северной Америки», а также примечательный своей буквальностью перевод Дантова «Ада». Но по большей части В. Н., как обычно, прокручивал про себя тот роман, который, светясь, как цветное стекло, представлялся в его сознании: неоконченный «Оригинал Лауры». Почти каждое утро в состоянии, близком к трансу, он читал и правил этот текст. Так было и с другими его романами: еще до начала письма он видел текст как кинофильм, который нужно только перенести на пока что безупречно чистые каталожные карточки. Лежа в одиночестве в больничной палате, В. Н. даже зачитывал текст вслух, обращаясь, как потом сам признавался, к «маленькой грезовой аудитории в обнесенном стеной саду. Моя аудитория состояла из павлинов, голубей, моих давно умерших родителей, двух кипарисов, нескольких юных сиделок, сгрудившихся вокруг, и семейного врача, такого старого, что он стал почти что невидим».

В конце июля Набоков начал поправляться, однако он уже понимал: этим летом, впервые почти за двадцать лет, ему придется обойтись без охоты на бабочек. В конце сентября, уже вернувшись в отель, он почувствовал себя совсем ослабевшим. Он признавался жене, что больницы ему не по нраву, и «только потому, что тебя там нет. Я бы ничего не имел против больничного пребывания, если б мог взять тебя, посадить в нагрудный карман и забрать с собой». Но даже присутствие Веры не помогало: после долгих месяцев болезни его одолевала ужасная слабость. «Лаура» была практически завершена в его воображении, но В. Н. оказался, к его полному смятению, слишком обессилен, чтобы ее записать. Когда пронырливый репортер спросил его, как он питается, В. Н. ответил с иронией: «Мой творческий распорядок более замысловат, но два часа размышлений, между двумя и четырьмя часами ночи, когда действие первой снотворной таблетки иссякает, а второй — еще не начинается, и короткий период работы в середине дня — вот все, что нужно моему новому роману». В феврале 1977 года он объявил, что, как только дела пойдут на лад, он отправится на свой любимый американский Запад. Весной он все еще страстно мечтал о поездке в Израиль, где собирался заняться наконец ближневосточными бабочками (за десять лет до того он говорил: «Я собираюсь еще половить бабочек... в Перу или Иране, прежде чем окончательно окуклиться»). Но его походка, еще два лета назад такая энергичная, уже стала стариковской. Кроме того, он изнемогал под тяжестью взваленной на себя изнурительной литературной работы: редактировал несовершенные переводы старых романов и пытался придать осязаемую форму «Лауре». Друзей приводил в растерянность вид тающего на глазах Набокова. Однако Вера сохраняла, по крайней мере на глазах у других, прежнюю невозмутимость.

Вскоре В. Н., похоже, немного воспрянул духом, но в марте 1977 года в его дневнике появляется новая зловещая запись: «Все начинается заново...» Два месяца спустя он все еще засиживался за письменным столом, самозабвенно трудясь над «Лаурой», все еще устраивал розыгрыши своим любимым гостям. Но уже 18 мая им сделана неразборчивая запись: «Легкий бред, темп. 37,5. Возможно ли, что все начинается заново?» Ему никак не удавалось сосредоточиться, и одним несчастным вечером он — великий «лексикоман» — впервые в жизни проиграл сестре Елене партию в русский скрабл. Спустя некоторое время начался сильный жар, и Набоков был госпитализирован в больницу в Лозанне. Там Вера строго сказала заблуждавшемуся доктору, который уверенно заявил, что пациент поправляется: нет, она видит, он умирает.

По воспоминаниям Дмитрия, в один из этих последних дней отец тихо сказал ему, что гордится сыном, который едет в Мюнхен дебютировать в оперной постановке. Часы, проведенные в Мюнхене, потом казались Дмитрию счастливее, чем предстоявшие в будущем, — просто потому, что «отец все еще был жив». Но, вернувшись, он увидел тень обреченности в отцовском взгляде. «Временами можно было заметить, — писал Дмитрий впоследствии, — как тяжело он страдал от мысли, что оказался внезапно оторван от жизни, каждая подробность которой его радовала, и от творческого процесса, который был в самом разгаре».

Вера заметила в разговоре с мужем: со смертью все не кончается, и В. Н. согласился — как всю жизнь признавался в этом в подтекстах своих романов. В один из вечеров, которые им еще суждено было провести вместе, Дмитрия поразили слезы в глазах отца, когда он поцеловал В. Н. в лоб. Сын тихо спросил, в чем дело, и В. Н. ответил, что «некоторые бабочки уже порхают», по его глазам было видно: он не верит, что когда-либо увидит их снова.

Через несколько дней его дыхание стало совсем слабым и прерывистым. Был светлый летний вечер. Жена и сын сидели рядом и смотрели на В. Н., чувствуя, что он до последней секунды ощущает их присутствие. В субботу, 2 июля 1977 года, в десять минут седьмого, Набоков трижды простонал — звук каждого последующего стона был тише предыдущего — и умер. Когда Дмитрий тем же вечером вез мать назад в Монтрё на своей темно-синей спортивной машине, Вера тихо предложила: «Давай наймем самолет и разобьемся!»

Безоблачным летним днем тело Набокова было кремировано. А следующим вечером Вера и Дмитрий одни стояли у могилы, в которую закопали урну с прахом на кладбище Кларенс, под сенью замка Шателяр. На том же кладбище похоронена и двоюродная бабка Набокова, Прасковья-Александра Набокова, урожденная Толстая. Словно принося посмертную дань набоковской страсти к причудливым переплетениям судеб, фамилии Толстого и Набокова оказались высечены на памятниках одного и того же швейцарского кладбища.

Набоков не закончил «Лауру и ее оригинал» и, как некогда Вергилий, потребовал, чтобы незавершенная рукопись была уничтожена до последнего клочка. Однако, подобно душеприказчикам Вергилия, Вера не сумела найти в себе сил сжечь его слова. Дмитрий же, посетив комнату отца в «Палас-отеле» вскоре после его смерти, рассказал только следующее: «Существует еще одна, особая, коробка, содержащая значительную часть захватывающе оригинальной „Лауры и ее оригинала“, которая могла стать лучшим произведением отца, самым чистым и концентрированным выражением его дара». Фрагментам «Лауры» предстояло еще тридцать лет — до 2008 года, когда Дмитрий решится на публикацию, — пролежать в сейфе швейцарского банка, а ее немногим тайным читателям клясться, что они не разгласят ее содержания.

#ВладимирНабоков#деньпамяти#ПоЧИТАТЕЛИкниг

Александр Твардовский

Июль — макушка лета, —
Напомнила газета,
Но прежде всех газет —
Дневного убыль света;
Но прежде малой этой,
Скрытнейшей из примет, —
Ку-ку, ку-ку, — макушка, —
Отстукала кукушка
Прощальный свой привет.
А с липового цвета
Считай, что песня спета,
Считай, пол-лета нет, —
Июль — макушка лета.

(художник Елена Шумакова)

#АлександрТвардовский#июль#ПоЧИТАТЕЛИкниг