Офимка...
Появился он в наших краях, рассказывали старики, где-то сразу после войны. Пришел в село поздней осенью, когда в полном разгаре шла у крестьян предзимняя пахота. В старом солдатском кителе и в изношенных до дыр кирзовых сапогах. Богатырского роста, чуть ссутуленный, с кудрявой копной русых волос, которые непослушно выбивались из-под военной фуражки. Лицо Ефима было безобразно. Через правую его половину шел страшный лиловый шрам от угла рта до мочки уха. Когда смотришь на него с правой стороны, то кажется, что он улыбается какой-то дикой звериной улыбкой, оскаливая желтые корявые зубы. А на левой части лица шрам рассекал бровь на две половины, причем одна из половин, ближе к уху, натянувшись, закрывала половину глаза и от этого лицо казалось косым. Вид его всегда был неприветливым и угрожающим. Поселился Ефим на выселках, на окраине села у красноглинистого крутояра. Старый пятистенный дом его со стороны выглядел мрачным, черным, неприветливым, как и, сам хозяин. Правой стороной своей он как бы припал к земле и чуть сгорбился. На самом берегу обрывистого крутояра притаилась маленькая глубоко вросшая в землю банька. По периметру ее обнимали, словно вставши в хоровод и взявшись за руки, четыре раскидистые черемухи. Весенним днем Ефим любил сидеть в дощатом предбаннике и слушать гудение пчел да шмелей, уединившись в собственных думах. Когда ветер обрывал белоснежные цветки, то казалось, что в щели между досками заметает черемуховый снег весенняя теплая буря. А вечером в пряной звенящей тишине на черемуховых ветках выводили причудливые трели соловьи, наполняя сердце каким-то детским беспечным покоем. Над самим домом деревянным кряжистым исполином нависал огромный тополь, который на своих могучих руках держал бесконечный птичий гвалт с ранней весны до глубокой осени. От дома к изумрудным заливным лугам тянулся стройный березовый перелесок с извилистой песчаной дорожкой, по которой Ефим ходил в село. Жил он один, семьи не было. В гости ни к кому не ходил, как и к нему никто из села не заглядывал. Мужики собирались на беседки целыми улицами, обсуждали действующую власть, назревающую или законченную посевную, сроки и урожайность, сенокосы, все насущные деревенские заботы. Таких собраний Ефим избегал и никогда на них не появлялся. Но если кто и заходил в гости, все отмечали, что порядок у него был идеальный, не у каждой бабы в доме была такая уютная чистота. Накрахмаленные занавески белели как первый снег, кровать заправлена чистейшим покрывалом, из-под которого свисала к полу белая оборка. Ефим, как и все жители села, имел свое приусадебное хозяйство, садил гряды, картошку. За домом в небольшом саду у него росли три яблони, два куста терновника и две разросшиеся ирги. Дом был окружен синим резным палисадом со скрипучей двустворчатой калиткой перед крыльцом. Прямо к дому под маленькое окно с обшарпанными ставнями была приспособлена толстая в пол бревна деревянная скамья, на которой хозяин летом мог просиживать часами, любуясь речной излучиной, убегающей далеко за поворот высокого, поросшего сорной травой крутояра. Были у Ефима черный, словно сажей вымазанный, кот Тимка и хромая собака Жука. Еще будучи молодой и неопытной, Жука попала в капкан во время зимнего промысла и прокусила Ефиму левую руку до кости когда он освобождал лапу своей любимицы из капкана. С Жукой они мастерски добывали куниц и белок. Однажды она спасла его от раненого медведя. Вцепилась зверю за гачи и висела, отвлекая его от хозяина, пока тот не перезарядил ружье пулями. Долго потом заживали на собаке раны от стальных медвежьих когтей. А еще в дружном хозяйстве Ефима была лошадь Машка, которая плохо видела на один глаз. Ее еще жеребенком выбраковали в колхозе из-за бельма на правом глазу. Глаз лошади был подернут седой тонкой поволокой. Жеребенок был худой и болезненный, но Ефим взял его себе и выходил. Машка не была резвой даже в молодости по причине своего косоглазия. В правую сторону она ступала осторожно, но с возрастом все увереннее ставила ноги, как бы надеясь на Ефима. И хотя кобыла быстро не бегала, но шла всегда с высоко поднятой головой, неся всю свою лошадиную гордость вперед. Под старость Машка сгорбилась, и со стороны казалось, что она не идет, а плетется, едва переставляя ноги. Ефим хоть и был на лицо угрюм и неприветлив, но местная ребятня очень любила этого седого дружелюбного старика. Душа у Ефима была чистая, добрая, открытая для любого ребячьего сердца, ведь детскую душу не обманешь. Едва завидев кортеж из Машки, Жуки и Ефима, босоногая детвора летела ему на встречу с истошными криками:
- Офимка, Офимка, прокати! Ефим грузил полную телегу малышни. Ребята наперебой умоляли его "порулить" лошадкой. Жука бежала рядом, то и дело гавкая и махая крючковатым с белым кончиком хвостом.
Ефиму на земле хотелось просто жить. Радоваться небу, лесу, птицам, рассветам и закатам. Он никому ничего не был должен, но при возможности людям помогал. Не гнушался никакой сложной и неприятной работы. Осенью, когда люди убирали с огородов картошку, Ефим запрягал в специальную телегу Машку и ехал по селу чистить туалеты. Он безропотно выполнял эту неприятную работу. Для этого у него была телега с большим коробом, сколоченным из досок с нащельниками из горбыля. Этот промысел в деревне в шутку называли золотарением. И поэтому у взрослого населения к Ефиму напрочь прикипело прозвище Офимка-золотарь. На вырученные с этого "грязного" дела деньги Ефим шел в сельпо, покупал полную котомку хлеба для своих питомцев, кулек конфет ребятишкам, водку и, воротясь домой, выпивал. Потом, протрезвев, снова запрягал лошадь и ехал золотарить. Зимой Ефим уходил на промысел, летом собирал чагу, грибы и ягоды, сдавал на пункт приема. В колхоз он не вступал, да его никто и не приглашал. В селе все считали его юродивым, не от мира сего. Вроде бы воевал, но на учете в военкомате не состоял, юбилейные медали не получал. Односельчане удивлялись, как он избежал обязательной постановки на учет.
Умер Офимка майским тихим вечером. Его соседка Настасья Дмитриевна послала мужа до соседа поискать в доме какие-нибудь документы. Кроме как Офимка-золотарь в деревне не знали ни его отчества, ни фамилии. Прождав мужа больше часа, заволновалась и пошла за ним. Войдя в хату Ефима, она увидела странную картину. Ее муж сидел на старом потертом диване с опущенными руками, по лицу большими горошинами стекали мужские слезы. Перед ним на столе стояла большая открытая шкатулка, подбитая изнутри красной шерстяной материей, рядом лежали ордена и медали. Настасья стала не спеша доставать содержимое красивой резной шкатулки. Там лежало несколько купюр денег, паспорт на имя Богатырева Ефима Архиповича, орденские книжки, две заметки из фронтовых газет, а в самом низу черно-белый фотоснимок, с которого на нее смотрела молодая кокетливая девушка с черными как зимняя ночь глазами. Она была в легком светлом пальто с поднятым воротником и в модном по тем годам берете, сдвинутом на бок. Девушка красиво улыбалась краешками губ. Фотография была сильно потерта, вся в трещинах, правый угол оторван. На обратной стороне с оторванного угла виднелась надпись: "РОГОМУ ЕФИМУ 0 СЕНТЯБРЯ 1939 г." Первых двух букв не было, как и не было понятно какого сентября было подарено это фото от милой девушки. Похоже, это была дорогая для Ефима фотография, а может даже она была с ним всегда с сентября 1939 года. Фронтовые заметки были похожи одна на другую, только на одной был нечеткий зимний фотоснимок семи парней в маскхалатах, ниже летний этих же семи парней в плащ-палатках. В статьях говорилось о том, что отделение старшины Богатырева Е.А. , командира отделения полковой разведки, с успехом выполнив сложную, секретную и очень важную задачу, без потерь вернулось в свое расположение и награждено различными наградами. Еще заметки повествовали, что самые серьезные задания с успехом и без потерь выполнялись этим прославленным отделением, и что старшина Богатырев Е.А. ни разу не подвел командование полка и часто был направлен своим отделением на усиление дивизионной разведки. Настасья с мужем как дорогую святыню перебирали, осторожно беря в руки, ордена и медали. Два ордена Красной Звезды, орден "Боевого Красного Знамени" , 2 ордена "Славы" II и III степени, две медали "За отвагу", "За боевые заслуги", "За оборону Ленинграда", "За взятие Кенигсберга", "За победу над Германией".
Муж с женой смотрели друг на друга глазами, полными слез, и никак не могли связать юродивого безобразного Офимку-золотаря с бравым старшиной, командиром отделения полковой разведки Богатыревым Ефимом Архиповичем. Навоевавшись и хватив с избытком лиха, так и не создав своей семьи, он все нелегкое время носил милый образ девушки на фото в кармане своей гимнастерки у сердца. Изуродованный войной человек жил тихо, мирно, по своим законам. Делал людям добро, не сквернословил, не пьянствовал безобразно, не обивал пороги в различных инстанциях, прося себе льготы, не бил себя в грудь кулаком, мол я герой-орденоносец, фронтовик. Сколько он видел боли в ту страшную войну, сколько смертей и предательства пришлось пережить. На войне как нигде обнажается человеческая сущность и на свет Божий вылезает столько человеческой подлости, когда включается инстинкт самосохранения. Но в то же время война догола обнажает и другие человеческие качества: самоотверженность, настоящую бескорыстную дружбу, самопожертвование и ответственность за людей, за страну, за общую победу. Ефим Архипович прошел тяжелыми фронтовыми дорогами, стараясь сохранить боевых друзей, деля с ними все невзгоды и трудности совместного боевого пути. Новость о смерти такого прославленного земляка-фронтовика мгновенно облетела все село. Документы и награды были немедленно отправлены в районный военкомат.
В назначенный день похорон все жители села от мала до велика пришли к дому Ефима. Майский полдень низко прилег над землей грузными свинцовыми тучами. Моросил мелкий нудный дождь. После длительной жары лощины и низменные впадины вспотели белым пресным туманом. Трава еще ярче зазеленела на пойменных лугах, а с берез около проезжей дороги капали мутные дождевые капли, смывая с ветвей накопившийся пыльный налет. Со стороны местного пруда к селу высоко в небе медленно летел с раздольным криком запоздалый гусиный клин. Чувствовалось приближение первой грозы, в разряженном воздухе, трудном для дыхания, виднелось хаотичное мельтешение комаров-толкунцов. С горы близ села доносилось протяжное коровье мычание от пасущегося местного стада. В село приехал районный военком, с ним из соседней воинской части прибыли офицер и трое солдат-автоматчиков. На кладбище около свежевскопанной могилы военком произнес речь. Он говорил о том, что после запроса в Министерство обороны пришли данные на Богатырева Ефима Архиповича. Родом Ефим Архипович был из-под Курска, воевать ушел в 1941 году и дальше по порядку от школы младшего сержантского состава и до Берлина. Рассказал про весь боевой путь старшины, про сложные боевые задачи, которые он выполнял, выходя из любых сложных ситуаций, о том, как умело руководил своими подчиненными. Также военком затронул тему о наградах Ефима, за что и в какое время получил каждый орден и медаль. О его ранениях и тяжелой контузии. Он рассказал о том, что после войны, приехав домой в родной уголок под Курском, Ефим нашел пепелище от дорогого сердцу дома. Вся деревня была наголо выжжена немцами, родня погибла. Как он оказался в наших краях теперь не узнать никогда. Военком выразил сожаление о том, что при жизни человека никто не догадывался кто живет рядом с ними. Это упущение военкомата, что Ефим не состоял на воинском учете и не получил ни одной юбилейной медали. Каждый житель села был переполнен гордостью за фронтовика, который полжизни тихо прожил рядом, чистив туалеты. Солдаты, стоявшие в почетном карауле, по команде офицера выстроились в одну шеренгу перед гробом и подняли автоматы к небу. Сквозь густую завесу грозовых туч упрямо вырвался весенний солнечный луч, пробежал по лежащим на подушечке орденам и медалям, блеснул золотым оттиском металла, будто последний раз подмигнул Офимка- золотарь собравшимся вместе односельчанам.
А. Назаров...
